Но в глубине души она понимала, что роковой день все равно скоро наступит.
Однажды, когда тревожная неизвестность стала для нее невыносима, миссис Герхардт услала из дому Дженни и других детей, надеясь, что до их возвращения сумеет все сказать мужу. С самого утра она суетилась, со страхом ожидая удобной минуты, а после обеда, так ни слова и не сказав, дала мужу лечь спать. Днем она не пошла на работу, потому что не могла уйти, не исполнив своего мучительного долга. В четыре часа Герхардт проснулся, а она все еще колебалась, хоть и прекрасно понимала, что Дженни скоро вернется и тщательно подготовленная возможность будет упущена. Должно быть, она так и не набралась бы мужества, если бы Герхардт сам не заговорил о Дженни.
– Она плохо выглядит, – сказал он. – Похоже, с ней что-то неладно.
– Ах, – начала миссис Герхардт, с усилием преодолевая страх и решив непременно высказать всю правду, – с Дженни беда. Не знаю, что и делать. Она…
Герхардт, который в эту минуту разбирал дверной замок, чтобы починить его, поднял голову и подозрительно посмотрел на жену.
– Что такое? – спросил он.
Миссис Герхардт стала в волнении скручивать жгутом фартук. Она старалась собрать все свое мужество и объясниться, но силы ей изменили: она закрылась фартуком и заплакала.
Герхардт посмотрел на нее и встал. Он был немного похож на Кальвина – худое, болезненно-желтое лицо, словно потускневшее от возраста и работы под открытым небом, в дождь и ветер. В минуты удивления или гнева глаза его вспыхивали. В волнении он опять и опять откидывал волосы со лба и начинал шагать взад и вперед по комнате; сейчас видно было, что он встревожен и вот-вот вспылит.
– О чем это ты говоришь? – резко спросил он по-немецки. – Беда… неужели кто-нибудь… – Он не договорил и угрожающе поднял руку. – Почему ты молчишь?
– Я никогда не думала, что с ней может случиться такое несчастье, – испуганная миссис Герхардт попыталась все же высказать свою мысль. – Она всегда была хорошей девочкой. Ах, – закончила она, – подумать только, что он погубил Дженни…
– Проклятье! – в порыве бешенства крикнул Герхардт. – Так я и знал! Брэндер! Ха! Ваш благородный джентльмен! Вот к чему привело, что ты позволяла ей бегать по вечерам, кататься в колясках, разгуливать по улицам. Так я и знал. Боже правый!
Произнеся этот трагический монолог, он стал метаться по тесной комнате из угла в угол, как зверь в клетке.
– Погубил! – восклицал он. – Погубил! Ха! Так он ее погубил, вот оно что?
Вдруг он остановился, как марионетка, которую дернули за веревочку. Он стоял перед миссис Герхардт, а она отступила к столу у стены и ждала, побледнев от страха.
– Но ведь он умер! – крикнул он, словно это впервые пришло ему в голову. – Умер!
Он смотрел на жену, сжав ладонями виски, словно боялся, что голова не выдержит, – злая ирония случившегося жгла его как огонь.
– Умер! – повторил он, и миссис Герхардт, опасаясь за его рассудок, отступила