Каким-то темным чутьем, арестантским звериным инстинктом я уловил его скрытую растерянность, странную слабину… Он хочет, чтоб все было тихо, – именно этого! Но почему? Почему?
– Вы говорите: без шороха, – сказал я, помедлив. – Однако он уже начался.
– Так вот, кончайте, – заявил капитан. – Иначе примем меры. Начнем кормить принудительно, через кишку. Знаете, как это делается? То-то… Да к тому же еще и статью припаяем. – В голосе его звякнул металл. – Второй срок дадим – за провокацию…
– Ну, положим, провокациями занимаетесь вы, а не я! – Я почувствовал на мгновение, как закипает и поднимается во мне горячая волна ненависти. – Имейте в виду, если понадобится, я тоже приму свои меры.
– Свои? – Он прищурился. – Меры? Любопытно… Что вы можете сделать?
– Буду писать! Обращусь в прокуратуру, в Верховный Совет, к самому министру, наконец. Расскажу обо всем, что вы здесь творите.
– Ты думаешь, скотина, – сказал, поджимая губы, Киреев (наконец-то он заговорил истинным своим языком!), – думаешь, это тебе поможет?
– Не знаю. Может быть, и не поможет, не важно, – отмахнулся я. – Но вам повредит, это уж точно!
Во время этого разговора я сидел на полу, прислонясь плечом к сырому бетону стены. Капитан стоял надо мной пригнувшись, упираясь ладонями в расставленные колени… Теперь он распрямился и как-то подобрался весь, потускнел лицом.
И, вглядываясь в него, я понял: я прав! Я угадал верно! Они оплошали, что-то сделали не так… С этим, без сомнения, и связан отъезд Гуся. Ну конечно – с этим! Он же все время жаждал крови. И получил ее в конце концов. И очевидно, перестарался, переборщил; искалечил кого-нибудь или угробил, скорее всего – угробил! И может быть, даже не одного. А здесь ведь не северный концлагерь! Мертвеца в тюрьме не оформишь по классическому стандарту: «Убит при попытке к бегству во время вывода на работу…»
Да и вообще начальство – высшее начальство – не любит таких непредусмотренных смертей; советский арестант по идее должен трудиться, вкалывать, строить социализм!
– Лучше уж вы не стращайте меня, – сказал я, – не стоит, гражданин начальничек.
– Я не стращаю, – процедил он угрюмо. – Я к тебе по-доброму пришел. А ты, я вижу, залупаешься… С-смотри!
Так мы долго с ним толковали. Однако я чувствовал – рано или поздно мне все равно придется уступить и смириться; пора было кончать изнурительную эту голодовку.
Возбуждение спало, сменилось слабостью и тошнотой, и я погодя сказал, гася истлевший окурок:
– В общем, вы хотите, чтоб было тихо? Что ж, если переведете меня в больницу…
– Переведем, – сказал капитан. – Сделаем! Но… обещаешь?
– Да.
– Ну вот и порядок.
Он снова стал прежним – добродушным, вежливым.
– Все как надо сделаем! Отлеживайтесь, поправляйтесь. Только учтите: долго лежать не придется. Через три дня – этап… Надеюсь, вы обойдетесь без эксцессов?
– Да уж можете быть уверены, – я усмехнулся слабо, – застревать у вас тут я не намерен.
Междоусобная