Теперь, когда они лежали рядом, все, что прежде было защищено, стало беззащитным. Там, где раньше ощущалась шершавость грубой ткани, теперь чувствовалась лишь идеальная гладкость, упругость прижатых к нему округлостей, протяженность свежести и тепла – прохладной поверхности, разгорающейся изнутри; длинное и легкое, льнущее к нему и прижимаемое им к себе тело, всеми своими изгибами разжигающее желание, дарящее острое, до боли в груди, ощущение счастья, юное и любящее, теперь уже горячее, вызывало такое щемящее томление, что становилось почти невыносимо, и Роберт Джордан спросил:
– Ты уже любила других?
– Никогда, – ответила она.
И вдруг, замерев в его объятиях, добавила:
– Но со мной это делали.
– Кто?
– Несколько человек.
Теперь она лежала, не шевелясь, отвернувшись от него, словно мертвая.
– Теперь ты не будешь меня любить.
– Я уже люблю тебя.
Но что-то в нем изменилось, и она это почувствовала.
– Нет, – сказала она, и голос ее сделался безжизненным и глухим. – Ты не будешь меня любить. Но, может быть, ты отвезешь меня в приют. И я буду там жить и никогда не стану твоей женщиной, вообще никем не стану.
– Я люблю тебя, Мария.
– Нет. Это неправда, – ответила она и, будто цепляясь за последнюю соломинку, жалобно, с надеждой добавила: – Но я никогда не целовалась ни с одним мужчиной.
– Тогда поцелуй меня сейчас.
– Я бы хотела, – сказала она, – но не знаю как. Когда со мной это делали, я отбивалась до тех пор, пока уже ничего не могла видеть. Я дралась, пока… пока… пока один из них не сел мне на голову… и я его укусила… и тогда они заткнули мне рот, закинули руки за голову и так держали, пока… пока другие делали это.
– Я люблю тебя, Мария, – сказал он. – И никто ничего с тобой не делал. Тебя никто не посмел тронуть. Никто к тебе не прикоснулся, крольчонок.
– Ты в это веришь?
– Я это знаю.
– И ты сможешь любить меня? – Она снова прижалась к нему теплым телом.
– Я буду любить тебя еще больше.
– Я очень постараюсь тебя поцеловать.
– Не надо стараться, просто поцелуй.
– Но я не умею.
– Просто поцелуй меня.
Она поцеловала его в щеку.
– Нет, не так.
– А куда девать носы? Я всегда думала: куда люди девают носы, когда целуются?
– Поверни голову, вот так. – Их губы соприкоснулись, прижались друг к другу, она тесно прильнула к нему, и постепенно ее рот стал приоткрываться, а он, обнимая ее, вдруг почувствовал себя таким счастливым, каким никогда еще не был, – легко, любовно, ликующе, сокровенно счастливым, без тревожных дум, без оглядки; ощущая лишь величайший восторг, он повторял: – Мой крольчонок. Моя любимая. Моя милая. Моя длинноногая красавица.
– Что ты говоришь? – спросила она словно откуда-то издалека.
– Моя красавица, – сказал он.
Он чувствовал, как ее сердце стучит ему в грудь, и очень нежно поглаживал ступней ее ногу.
– Ты пришла босиком, – заметил он.
– Да.
– Значит,