А народу у картины собиралось всё больше и больше. Много было пожилых людей, с палочками. Я тогда стал приносить стулья, расставлял их рядами, чтобы люди сидели и смотрели. И вот они сидят, сидят, смотрят, смотрят, потом начинают делиться впечатлениями друг с другом. (А я тоже за ними наблюдал издали, иногда делал набросочки с натуры.) Но, конечно, такая привилегированность картины нравилась не всем. Ко мне как-то подошла женщина, видимо, из академической художественной сферы, и говорит: уберите стулья, вы нарушаете элитарность нашего искусства. – Её спесь меня сильно задела, я отвечаю: это не ваше искусство, я рисую для простых людей, а не для какой-то элиты. Как людям удобнее, так они пусть и смотрят. Если им интересно сидеть и смотреть картину, пусть сидят, а если неинтересно, они вообще подходить не будут. Она ушла недовольная.
Выставка заканчивалась, и её начали осматривать комиссии по закупке работ. Сначала шла Третьяковская галерея, отбирала то, что ей нужно. И смотрю – на обратной стороне моей картины появилась зелёненькая бумажка: «Третьяковская галерея».
Глава 53
3 февраля 2006 г.
Журнал «Век XX и мир». Волгоград и Петрозаводск. Выставка «Автографов войны» в Доме художника и её последствия.
Ночь тридцать первая. Моя радость, что картиной заинтересовалась Третьяковская галерея, оказалась совсем недолгой. Вскоре выяснилось, что всё очень быстро переиграли, и в результате я забрал картину в мастерскую. На этом триумфальное шествие картины от весенней выставки через зональную на республиканскую было закончено. Когда же следом наметилась всесоюзная выставка и я хотел её и там показать, то мне сказали: ты ещё не академик, чтобы одну и ту же картину везде показывать.
Тут интересно для меня было ещё одно обстоятельство. Во время показа на выставках этой картины появились новые знакомства. Я почти всегда находился в зале, наблюдал издалека, как смотрят картину, и делал наброски со зрителей – один выше, другой ниже, один с палочкой, другой с какой-нибудь девушкой, или мать с ребёнком. Все или стоят, или сидят и смотрят картину, или, разговаривая, показывают на неё руками. В общем, я познал все авторские радости, которые может испытать художник от публики. Меня и благодарили, мне и руки целовали, и выражали всяческое ко мне уважение и любовь. Столько адресов мне надавали, столько телефонов, что когда закончилась выставка (она длилась целый месяц) и я собрал все эти телефоны, то был в полном недоумении – кто их давал и когда. У меня память плохая, я только как художник могу запомнить зрительно.
Как-то