С виду тетя Этель была похожа на козявку: сухонькая, на ногах туфельки детского размера, крашеные рыжие волосики и вечно дымящаяся сигарета в руке. Но, несмотря на неряшливый облик и образ жизни (а может быть, именно благодаря этому), она имела массу друзей, и не было города во всей Англии, где не жила бы какая-нибудь ее школьная подруга или бывший поклонник. Этель всегда звали, дорожили ее веселым обществом, и она часто у них гостила, но между поездками в провинцию обязательно возвращалась в Лондон, к выставкам и концертам, без которых не могла жить, к усердной переписке с подругами и друзьями, к осиротевшему жильцу, если у нее в это время был жилец, к урокам фортепиано и к телефонным разговорам. Она без конца звонила своему биржевому маклеру, должно быть ангельски терпеливому человеку, и, если ее жалкие акции поднимались на один пункт, позволяла себе на закате два розовых джина вместо одного. Это у нее называлось «кутнуть на всю катушку».
На восьмом десятке, когда даже ей стали не под силу суета и дороговизна лондонской жизни, Этель переехала в Бат и поселилась со своими закадычными друзьями Милли и Бобби Родвэй. Но потом Бобби оставил этот мир, а за ним вскоре последовала и Милли, и тетя Этель осталась одна. Какое-то время она еще справлялась в одиночку, бодрая и несгибаемая, как всегда, но старость исподволь все-таки взяла свое – Этель споткнулась у себя на пороге о молочную бутылку и сломала шейку бедра. После этого она стала сдавать с головокружительной быстротой и сделалась такой беспомощной и слабой, что районные власти в конце концов поместили ее в приют для престарелых. Здесь ее, закутанную в шали, трясущуюся и плохо соображающую, регулярно навещала Пенелопа, ездившая в Бат на своем стареньком «вольво» сначала из Лондона, а потом из Глостершира. Раза два Оливия сопровождала мать в этих поездках, но они производили на нее такое тяжелое, гнетущее впечатление, что она под любым предлогом старалась от них уклониться.
– Так трогательно с ее стороны… – говорила теперь Пенелопа с нежностью. – Знаешь, ведь ей почти исполнилось девяносто пять. Это уже слишком… Ага, вот они.
Она нашла на дне сумки то, что искала, – старый, потертый кожаный футлярчик. Нажала защелку, крышка откинулась, и Оливия увидела на выцветшей бархатной подушечке пару серег.
– Ой! – непроизвольно сорвалось у нее с языка.
Они были восхитительно красивы – два кружка жемчужинок, а в них по крестику из золота и эмали, окруженных бриллиантами, и внизу