«Орел» в походе и в бою. Воспоминания и донесения участников Русско-японской войны на море в 1904–1905 годах. Сборник

развлечением для меня явился как-то суд особой комиссии, назначенной на нашем корабле, под председательством Юнга. Добровольский предложил мне и Сакеллари быть делопроизводителями суда, на что, конечно, мы охотно согласились, так как, во-первых, предстояло интересное нахимовское дело о бунте из-за сухарей, а во-вторых, как для меня, так и для Сакеллари, представляла интерес уже и самая процедура суда, ибо как мне, так и ему приходилось впервые присутствовать при решении человеческих судеб, а тем паче принимать в нем участие. Вскоре, однако, выяснилось, что делопроизводитель нужен только один, а не двое, и один из нас должен был остаться за флагом. Мы бросили жребий, который, к моему огорчению, пал на доктора Ватсона (новейшие клички: я – Шерлок Холмс, а Сакеллари – доктор Ватсон, почему – неизвестно). Я тем более был огорчен, что дело должно было слушаться при закрытых дверях и поэтому остаться в тайне. Однако вскоре я утешился и думаю, что для этого постарался Добровольский, т. к. я был назначен дежурным офицером и имел право присутствовать на суде. Положим, что обязанность моя была не из особенно лестных, ибо она заключалась только в вводе и выводе подсудимых и свидетелей, но я не обращал на это внимания и очень был доволен своим назначением. Первое время в кают-компании надо мной подшучивали, называя то Держимордой, то Свистуновым, но, видя, что я и на это не обращаю никакого внимания, перестали.

      Ровно в полдень раздался с нашего корабля пушечный выстрел и на грот-брам-стеньге взвился гюйс. Это обозначало, что началось заседание суда особой комиссии. Подсудимых было 5 человек, обвинявшихся: четверо – в том, что не расходились из фронта и кричали «хлеба, хлеба», а пятый в том, что громко произнес фразу: «Командира и ревизора следует придушить». Свидетелей было человек 5–6 офицеров с командиром Родионовым во главе и 8 человек нижних чинов. Суд начался. Место – адмиральская столовая. За длинным столом посредине сел командир. По одну сторону его Лейтенант Храповицкий[115] и Никонов, по другую – Саткевич и Богданов[116]. За маленьким отдельным столиком сидел Сакеллари, а рядом с этим столиком сиротливо на стуле примостился я.

      Проговорив обычную фразу: «Объявляю заседание суда открытым», после чего все сели, председатель приказал ввести подсудимых. Когда вслед за приходом подсудимых, прочитав им, в чем их обвиняют, председатель спросил, признают ли они себя виновными, все отвечали, что не признают. Тогда началась скучная история: записывание имени, отчества, фамилии, вероисповедания и т. д. Затем введены были мною свидетели и перед стоявшим тут же аналоем начали принимать присягу, причем, я вздохнул облегченно, когда они кончили, ибо наш о. Паисий[117] не читал, а прямо выжимал из себя слова присяги, которые за ним повторяли все свидетели. Когда присяга кончилась, все свидетели были удалены, кроме командира «Нахимова» капитана 1 ранга Родионова, который, подходя к столу и стоя навытяжку, отвечал на те же вопросы, которые задавали и подсудимым, т. е. о имени, фамилии, летах и т. д., после чего начал пространный