Современные «романисты» сооружают «романы» (многие из них искренне считают эти тексты романами) из своих постов в соцсетях, дневниковых записей.
Основная идея там всегда – уникальный внутренний мир самого прозаика. Такой писатель земли русской скрупулезно описывает нюансы своего бытия, привирая, рассказывая то, не рассказывая этого. Другие персонажи в подобных книгах – разумеется – отсутствуют. Без них невозможны «Дон Кихот», «Капитанская дочка», «Война и мир», «Остров сокровищ», но в таком вот нон-фикшн-произведении это уже что-то лишее, если персонажи и встречаются, то в виде очень ненавязчивого фона.
Несомненное достоинство такой «литературы» – достоверное описание пороков, вредных привычек, вообще – примеров отношения к жизни по принципу – максимальное потребление – главная цель и высший смысл.
С другой стороны, модные литературные критики нынче засыпают глубоким сном праведника над классическим fiction «Таинственный остров» и предпочитают вызывающие бессонницу современные сочинения.
Половина всего объема их любимого чтива – дневники гедонистов, половина – фантазии, в которых есть все необходимое счастливому детству – наивные герои, великие волшебники, тайны, чудеса… Физически взрослые критики обливаются над этим – предназначенным для младшего школьного возраста – вымыслом слезами.
Большинство же современных читателей смартфонов читает, в лучшем случае, только то, что рекламируют модные литературные критики. Поэтому вряд ли кого-то, за редким исключением, заинтересует Облаков из рассказа «Жизнь, прожитая зря» (включен в этот сборник), ведь он – тот же пушкинский Гринев, – литературный герой, не гедонист какой-нибудь, сделавший из своей жизни аквариум, и даже не волшебник Дамблдор.
Советский городок в повести «Поисковый запрос „Жемчужина“», давшей название всей книжке, само собой, совершенно никаким боком смартчитателям и модлиткритикам интересен сегодня быть не может.
Что им реализм, что им вымысел?
А в этом скромном томе – да, только реализм, один лишь вымысел.
Поисковый запрос «Жемчужина»
Портвейн – крепленое вино, изготавливаемое из растущего в долине реки
Дору винограда.
Название происходит от города, через порт которого этот вид «разбавленного» этанола традиционно экспортируют.
Просыпаясь в своем отеле, я слышу надоевший мне за двенадцать дней крик чаек и почему-то вспоминаю о сидящей на рецепции мрачно-величественной, словно исполнительница фаду, даме.
Выглянув на балкон, обнаруживаю на пляжной пустыне Матозиньюша серферов. Облаченные в гидрокостюмы они пытаются скользить по едва заметной волне.
До самолета – четыре часа.
Рюкзак упакован еще до эпохального разговора с Петровичем. Давно я столько часов кряду, сколько вчера с Бурунзиным, не беседовал. Осталось принять душ и не забыть в номере походные вьетнамки.
Утвердившись под прохладным водопадом в установленной, возможно, еще при жизни Фернана Магеллана душевой кабине, вспоминаю вчерашний день.
Мы пообедали с Петровичем недалеко от башни Клеригуш. Бурунзин утверждал, что это единственное место в центре Порту, где можно брать дораду, и свою порцию съел с большим энтузиазмом. Потом, идя по набережной Дору до района Фош-ду-Дору, иногда подзаряжались кофеином и десертами.
Познакомились мы накануне. Купив где-то в центре сувенирную кружку, тарелку из тех, что вешают на стену, примерно в восемь вечера я, после кратковременного обморока на втором этаже пятисотого автобуса, вышел на остановке в Фош-ду-Дору. Хотел сфотографировать закат на Атлантическом океане.
Отрезок пляжа – справа и слева выступы скал – был пуст. Кроме меня, единственным обитателем здесь в этот час оказался мужчина лет шестидесяти пяти. Он сидел, откинувшись на каменную кладку, смотрел куда-то за горизонт.
Сделав несколько кадров, посмотрел в сторону, как мне тогда казалось, португальца. Тот, заметив мое любопытство, кажется, высокомерно сощурился.
Однажды, идя с пробежки по променаду в отель, я уже видел его. Этот человек стоял на обочине, указывая жестами, что там, где он стоит – свободное парковочное место. Сидя за рулем, проскочить такое редкое явление легко, а назад не сдашь. Благодарные автомобилисты давали «подвижнику» – кто один евро, кто – два.
Присев на песок, я ждал. Мне хотелось сделать снимки, на которых солнечный диск касается горизонта, наполовину скрылся, едва виден из-за него…
─ Из Москвы? Из Питера?
Я вздрогнул.
«Португалец» стоял рядом, продолжая всматриваться в горизонт. В глаза бросились островки щетины, украсившие труднодоступные неровности. На загорелой шее, в обрамлении выреза красной майки, висел нательный крестик.
Солнце, тем временем, коснулось горизонта…
─ Из Большой деревни, – ответил