– Ничего. Это не я, это Ральф голосит.
– А, понятно.
– Рааааууууууаааальффф! Рааауууууаааааальффф!
– Как он там?
– Нормально. Волнуется что-то. Принес сегодня улитку на спине.
– Опять? Это которая за месяц?
– Двенадцатая, наверное. В смысле, я видел двенадцать. Может, были и другие.
– Раааауууууууааальффффф!
Ральф частенько вмешивался в мои телефонные разговоры, особенно при обсуждении не самых приятных тем, как сейчас. Его вклад в беседу, как правило, ограничивался мяуканьем на все лады собственного имени. Когда кот считал, что обсуждение затянулось, он усаживался прямо на телефонный аппарат. Ральф всегда выражал свое мнение громко и безапелляционно, а в последнее время стал еще беспокойнее, по мере того как коробки все множились, а парочка его любимых столбиков-когтедралок, которые в старые добрые времена у меня хватало дерзости называть «стульями», перекочевала в благотворительный магазин.
Ральф щеголял бакенбардами, придававшими ему вид рок-звезды 1970-х годов, и, несмотря на зрелый возраст и популярность у моллюсков, сохранял озорство характера. В человечьем обличье он, вероятно, носил бы бархатный пиджак и шелковый шейный платок. Ральфа ошибочно принимали за норвежского лесного или кота другой столь же благородной породы длинношерстных из непостижимого и взыскательного мира кошачьей генеалогии. На самом деле он был потомком дворовой полосатой кошки из Ромфорда и хулиганистого черного кота, о котором хозяева говорили: «не пропускает ни одной мурки». С некоторой натяжкой Ральфа можно было назвать Тетфордским лесным котом. Так или иначе, это был самый красивый из моих котов, прекрасно осведомленный о своей привлекательности. Подобно настоящим рок-звездам, он славился вспышками раздражения: бродил по дому, карабкался на столы и шкафы, сбрасывал на пол вазы и цветочные горшки, ни на минуту не прекращая себя громогласно расхваливать.
В последнее время частота и интенсивность приступов дурного расположения духа заметно повысились. Вчера, например, кот завопил свое «Раааууааальфф!», взлетел с разбега на буфет, прокатился, как на скейтборде, по столешнице на конверте от пластинки редкой записи одной фолк-группы 1970-х, сбросил на пол груду дорогих моему сердцу пластинок, рванул через всю комнату к окну и смахнул с подоконника цветочный горшок.
Его тревога была мне вполне понятна. Не пройдет и недели – если, конечно, ничего не изменится, – и Ральфу придется покинуть дом, в котором он прожил почти десять лет. В этом кошачьем раю он правил, как король-хиппи с пушистыми бакенбардами. В некотором смысле Ральфу принадлежал весь дом, дом был его вотчиной, а остальные – я, моя подруга Джемма и еще три кота – Медведь, Роско и брат Ральфа, худощавый любитель посквернословить по кличке Шипли, – просто здесь жили. Ральф с важным видом расхаживал по залитым солнцем просторным комнатам, где ему мешали лишь проволочная сушка для одежды,