«И места хватит всем…». Современная арабская поэзия и мировая литература. Ф. О. Нофал

их в своем дальнейшем служении; основой борьбы Дон Кихота служат и рыцарские романы, и эпизоды евангельской истории[19], которые тот, по замыслу автора, фактически вновь претворяет в жизнь; и даже в биографии героя много «божеского» смешано с «человеческим». Двойственная, «богочеловеческая» в своем основании война простецов за свою национальную личность – вот что вменяется поэтом в обязанность простому арабу через свидетельство «генетически» близких ему образов.

      Подобные мысли – правда, через тоску об утраченном «осязаемом» прошлом – выражает в своей «Оде Дон Кихоту» (2011) член Союза писателей Ирака Маджид Хайдар. Для Хайдара Дон Кихот – ретроградный в своей сущности образ метафора бессмысленного сражения за свою идентичность, против которого восстает все еще сохранившаяся родовая действительность.

      Раз уж земля,

      о, друг мой, наполненный мельницами,

      не чистый отель,

      пригодный для сна ангелов,

      то я,

      несмотря на любовь мою,

      на жалость и делимое с тобою безумие,

      вынужден направить моего верного ослика к моей деревеньке и оставить тебя одного здесь, в поле.

      Сама война предстает в «Оде» как суррогат «субстанционального», умно́го возвращения в родовое пространство – так, к Дон Кихоту обращены следующие, уже прощальные слова друга:

      Не осознавай сказанного, о, господин мой,

      не осознавай!

      Борьба, по мнению Хайдара, чужда всякой подлинной национальной рефлексии – и потому она необходима лишь до известного предела, после которого она рискует заслонить даже радость даров родной земли – «черный хлеб, старую головку сыра и глоток вина».

      Всякое «оптимистичное» прочтение образа «хитроумного идальго» опрокидывается виднейшим сирийским поэтом и драматургом Мамдухом 'Адваном (1941–2004), отдавшим предпочтение истинно байроновскому отношению перед романтизмом Сервантеса. В поэме «Последнее путешествие Дон Кихота» 'Адван, автор крупного публицистического труда «Мы – Дон Кихот» (2002), возвращается собственно к структуре романа, ретранслируя его в метаавтобиографическом ключе. Обратившись к последним главам второй части «Дон Кихота», поэт вопрошает устами главного героя:

      Если они сумели протащить слона,

      подобно нитке, через игольное ушко, –

      почему бы нам не сделать слона из ниток?

      И если они смогли обратить человека в животное –

      почему бы нам не вернуть животному человеческий облик?

      Однако подобная миссия, миссия поистине божественная (или, по крайней мере, пророческая), в глазах пораженного рыцаря уже не выглядит настолько неоспоримой:

      Он – безумец, или поэт? […]

      безумные стихи – вот что необходимо

      миру, идущему навыворот.

      Мое царство – не от мира сего,

      а стихи – мой крест тогда,

      когда скрываются враги.

      Тем