Алтаец не ответил. Он имел привычку не реагировать на дурацкие вопросы.
Бандера запыхтел. Когда он нервничал, его дыхание становилось астматически сиплым. Лицо покраснело еще больше.
– А как такой вариант? – предложил он. – Амаров попадает в засаду. И летит его душа к гуриям в рай.
– Героически гибнет, – хмыкнул Жиган.
– Не героически, а как блядь плечевая, – возразил вор в законе. – Списывается все на «красноармейцев».
– Как списывается?
– Трудно ли умеючи? И пускай мамеды «красноармейских» отморозков мочат. Окружающую среду облагораживают. Мы со стороны наблюдаем. И ни при чем.
– Можно подумать, – кивнул Алтаец.
– Жиган, ты за рулем, а не за штурвалом! – прикрикнул Бандера. – С обочины слетим!
Джип несся с бешеной скоростью и обгонял машины одну за другой.
– Какой русский не любит быстрой езды, – улыбнулся во весь свой белозубый рот Жиган.
– Русский. Морда румынская, – хмыкнул Бандера.
– Зато какая морда. Красивая. Внушающая доверие.
– Все, зажурчал, как вода в сортире, – недовольно буркнул вор в законе.
– А вас мысль не посещала, что базар у азера не совсем дешевый был?
– Ты о чем, Жиган? – нахмурился Бандера, вцепляясь пальцами в подголовник и дернув на себя так, что голова Жигана мотнулась.
– А что, если азеров в долю взять? Действительно, таких возможностей, как у них, по транспортировке и реализации наркотиков нет ни у кого!
– Та-ак, – протянул Бандера.
– А чего, я не прав? – Жиган сбросил газ, и стрелка на спидометре сползла до отметки восемьдесят километров в час.
– Ты хорошо подумал, Жиган?
– А чего, Бандера? Я что думаю – то говорю. Все лучше, чем камень за пазухой держать.
– Ты когда-нибудь слышал такое слово – принцип?
– Читал. В словаре устаревших слов.
– Глянь, Алтаец, какого кадра вырастили, – усмехнулся вор в законе. Долго он злиться на Жигана не мог. Волны обаяния, исходившие от него, глушили агрессию пахана и действовали успокаивающе.
– А чего, не прав?
– Не прав. Принципы, Жиган, – это святое, – улыбнулся Бандера.
Он лукавил. Сам он со всеми принципами расстался в далеком детстве. Единственное, что признавал, – это право силы и хитрости. Всю жизнь извивался, кидал людей, как карты, приближал к себе, отдалял, продавал, убивал. Всю жизнь он, одинокий зверь, мчался по узкой тропке. С одной стороны скалились недруги и конкуренты из блатных. С другой стороны стояли с топорами, факелами и кольями менты – тоже загонщики. Больше всего Бандере нравилось переключать их внимание со своей персоны друг на друга. Таскать жар чужими руками. А тут уж не до принципов. Но на досуге он любил порассуждать о морали, нравственности и святости воровского закона, о который он давно вытер ноги и о котором вспоминал, лишь когда это было выгодно.
– Союзу с черными не быть, – сурово порешил Бандера с пафосом античного