Как белый теплоход от пристани. Сергей Осмоловский

чтобы купить скорей "чего-нибудь мужского", потому что в её холодильнике только обезжиренный йогурт и увядшее пирожное "для погрустить". И пусть даже ночь коротка, и пусть она старается выглядеть распутной – она уже потянулась к тебе теми шёлковыми нитями света, что свились гнёздышком в её сердце в те ещё времена, когда маленькая девочка, закутавшись в тюль, воображала себя невестой. И она до последнего момента, до хлопка дверью не верит, что ты, с которым так сошлись гороскопы, оставишь её так же просто, как и все, кто приходил и не оставался. У меня уже башка звенит от этих хлопков. И ещё один, мне кажется, разорвётся внутри моей головы настоящей гранатой.

      Вот и получается, что человеку с синдромом внутренних противоречий остаётся гармонизировать лишь в уединении с самим собой. Это не значит – запустить руки в трусы и наяривать там. Это значит, заняться творчеством. Созданием чего-то доброго и вечного. Самовыражением на уровне бога. Но столько вариантов для этого предлагает неуёмная выдумка творцов – от гербария до икебаны, от лепки снежинок из соплей до художественного свиста – как выбрать тот, что подходит именно тебе?

      В детстве я рисовал карандашами. Очень любил космические корабли, но получались всё время домики с трубой и родители с руками из жопы. Даже выигрывал за это фломастеры и леденцы. То есть, подавал какие-то надежды. Но закончились мои художества в учебнике английского языка. Подстрекаемый разнузданной фантазией подростка я там к иллюстрациям добавил такого, что на приличных джентльменов и леди вдруг стало неприлично смотреть. За это я был награждён уже не леденцами, а славой юного маньяка и вызовом родителей в школу, которые тем же вечером очень доходчиво мне дали понять, из какого места у них растут такие тяжёлые руки.

      Потом были танцы. Пластичные или резкие движения телом – в зависимости от музыкального аккомпанемента. Спустя лет десять этих движений, тело осознало, что так оно двигаться больше не хочет, а хочет уже полежать.

      Оно остановилось, осмотрелось и влюбилось. Безответно. И в разбитом сердце стали рождаться стихи. Поэт страдал, оплакивал свою горькую судьбину, терзал бумагу рифмами "всегда-никогда", купал в слезах чернильные строчки, но великой поэмы о жизни, которая, как известно, полное *овно, так и не кончил, потому что благополучно влюбился опять, и всё опять стало вокруг "голубым и зелёным".

      На радостях я начал петь. То есть, я и раньше пел, но, как правило, не выходя из туалета, а тут меня разрывало на всю округу из открытого настежь окна. Стало понятно, что важнейшим из искусств для нас является песня и без песни дальше никак. Настала пора овладеть музыкальным инструментом – и я овладел: научился бацать на губной гармошке. Хотел сколотить на этом фундаменте феерический поп-рок-метал-джазовый бэнд, и идею даже поддержали, но репертуар малолетних рецидивистов не очень лёг на мои трели, а другого вечно пьяный дворовый гитарист Алик не имел, и она как-то не пошла.

      Я убрал губную гармошку в ящик и взял в руку перо. Чужих книжек уже начитался