Отчасти с перепугу, отчасти из любопытства взял да и перечитал всё вышенаписанное, топором невырубаемое. И что же я увидел? Казалось бы, сформировавшийся человек: юность от меня уже на расстоянии трёх загнанных коней, вот-вот и молодость потянется за стремянной – так почему же я до сих пор настолько малоопытен и наивен? Удивительно просто.
Например, сейчас, ознакомившись с содержанием дневника, сделал открытие: поспешишь – себя устрашишь. Потому что записывать за собой, анализировать всю ту хрень, которая лезет в горячую голову, и подводить итоги можно только, когда она остынет. Иначе в памяти записок я останусь как непроходимый, безнадёжный сноб. Звучит неутешительно…
А может, всё не так плохо? Может, не совсем ещё безнадёжный? Что если не безнадёжный, а надёжный, м? Опустим приставку-то!
Надёжный сноб!
Вот, так уже лучше. Хотя бы потому, что смешнее.
15 марта, суббота (ночь)
"Нет большей трагедии для мужчины, чем полное отсутствие характера", – Сергей Довлатов.
Сноб так сноб!
17 марта
Я сейчас подумал…
Если бы вещи, подобные запискам, позволял себе в публичной жизни, то наверняка не избежал бы предостережений, мол, в старости ты, Самородский, будешь ворчуном, пердуном и бубнилой, а кожа будет шелушиться от несварения желудка. Хорошо, что я таких вольностей себе на людях не позволяю, и нате вам – милейший человек-с! А шелушения подмазываю кремом.
Дневник – это своего рода приём у психолога. Только бесплатный, поэтому ходить к нему хочется часто. Для него это никакая не работа. Это обязанность. Он – лакей, слуга, брошенный в одно погребище с усопшим хозяином. Некая компенсаторная возможность сказать себе всю правду о себе. Не подыхать лицемером двадцать первого века, а выпустить вонь из себя, помочь душе своей просраться – освободить в ней место и самому стать Человеком, которого, возможно, тоже кто-то ищет.
Предугадываю заранее, что ничего из этой затеи не выйдет – но, как проникало в нас из вечного стиха: "Авантюра не удалась, за попытку – спасибо"9.
Семейный триллер. Продолжение
"Он нервничал. Он нервничал, как уж, которому показали сковородку. Лёгкость и умиротворение оказались не очень-то верными спутниками и бросили его ради других едва он повесил нос под ноги. Любимый город теперь показался безразличным – и это раздражало: все только о себе, о себе, а до тебя никому нет дела! Он шёл рывками, скрипя зубами от злости, смотрел вниз и не оглядывался – так вдруг опротивело и то, что впереди, и то, что за спиной. Ноги привычно несли его по маршруту до дома, а лицо хранило печать злобного невмешательства в праздник.
И вдруг его взгляд, тупой и разбитый, как стёклышки очков под каблуком, прояснел. Среди мутных и ненужных силуэтов выдвинулась фигура. Это была фигура девушки. Она двигалась, будто плыла, покачивая бёдрами и кокетливо увиливая от липкого внимания прохожих. Темноволосая, в белом обтягивающем платье до колен с глубоким