Кончилось это тем, что купец разорился. Всесильная любовь превратила его в нищего. Вот тогда-то цыганка и вышла за него замуж и привела его в хор.
Бывший купец стоял позади хора с гитарой и подпевал. Надо сказать, что он принес хору “цыганское счастье”. Все волжские купцы знали эту романтическую историю и ездили кутить только к “своему”. Денег не жалели, каждый раз наказывали цыганам:
– Вы нашего – уважайте! Хоть он малость… и того… но душа у него – наша! Волжская!
И не раз я видел, как вместе с гитаристами и хористами стояли русские мужья цыганок и старательно пели…»
Еще при жизни почитавшийся за классика Николай Семенович Лесков очень образно демонстрирует это в романе «Очарованный странник» (1873), где главный герой простолюдин Иван Северьяныч, околдованный певицей Грушей, проматывает казенные деньги. Но объяснение с хозяином заканчивается не плетьми на конюшне, а неожиданным признанием князя.
…Трактир…
– Милости просим, господин купец, пожалуйте наших песен послушать! Голоса есть хорошие.
…Люди… очень много, страсть как много людей, и перед ними <…> молодая цыганка поет.
…Замер ее голосок, и с ним в одно мановение точно все умерло… Зато через минуту все как вскочат, словно бешеные, и ладошами плещут и кричат…Вижу я разных знакомых господ ремонтеров и заводчиков и так просто богатых купцов и помещиков узнаю, которые до коней охотники, и промежду всей этой публики цыганка ходит этакая… даже нельзя ее описать как женщину, а точно будто как яркая змея, на хвосте движет и вся станом гнется, а из черных глаз так и жжет огнем. Любопытная фигура! А в руках она держит большой поднос, на котором по краям стоят много стаканов с шампанским вином, а посредине куча денег страшная. Только одного серебра нет, а то и золотом и ассигнации, и синие синицы, и серые утицы, и красные косачи, – только одних белых лебедей нет. Кому она подаст стакан, тот сейчас вино выпьет и на поднос, сколько чувствует усердия, денег мечет, золото или ассигнации; а она его тогда в уста поцелует и поклонится. И обошла она первый ряд и второй – гости вроде как полукругом сидели – и потом проходит и самый последний ряд, за которым я сзади за стулом на ногах стоял, и было уже назад повернула, не хотела мне подносить, но старый цыган, что сзади ее шел, вдруг как крикнет:
– Грушка! – и глазами на меня кажет. Она взмахнула на него ресничищами… ей-богу, вот этакие ресницы, длинные-предлинные, черные, и точно они сами по себе живые и, как птицы какие, шевелятся, а в глазах я заметил у нее, как старик на нее повелел, то во всей в ней точно гневом дунуло. Рассердилась, значит, что велят ей меня потчевать, но, однако, свою должность исполняет: заходит ко мне за задний ряд, кланяется и говорит:
– Выкушай, гость дорогой, про мое здоровье!
А я ей даже и отвечать не могу: такое она со мною сразу сделала!…Весь ум у меня отняло…Что будет, то будет: после князю отслужу, а теперь себя не постыжу и сей невиданной красы скупостью не унижу…