– Именно так, – с готовностью подтвердил Безбородко. – Именно так потом поступила императрица Екатерина, забрав у вас новорождённого Александра.
– Ох, не напоминайте мне, – рассердился Павел. – И не сравнивайте бабушку, которая была мне ближе матери, и мать, которая напоминала мачеху. Да простит меня Господь. – Павел перекрестился.
– Как же. У вас люлька была выстлана лисьими шкурками. А кормилец сколько! Сейчас всех и не упомнишь.
– Что я запомнил, так это то, что меня вечно кутали, вечно топили печь, и от этого я вечно простужался. А все мои няньки, кто они были? Деревенские бабы. Что не вечер, так рассказывали сказки про леших, болотных, колдунов, чертей, утопленников…. После их рассказов я боялся спать в темноте. Мне мерещилась всякая нечисть: домовые, гномы… Однажды утром ко мне с прислугой зашёл карлик, Парамоша, помнишь? Шут был такой у бабушки? Я принял его за черта. Со мной такая истерика случилась – еле успокоили. Узнав о припадке, выяснив причину, бабушка решает пригласить в наставники Никиту Ивановича Панина. Как его тогда называли в Петербурге?
– Русским вольтерьянцем, – подсказал Безбородко, отрываясь от бумаг. – Умнейший человек. Любой вопрос мог растолковать, будь то философия, политика или математика. Литературу знал, будто сам написал все лично. Цитировал римских правоведов, словно был их личным другом.
– В том-то и дело – Умнейший! Помню, как он всех нянек и мамок в шею вытолкал. Поставил мне шестерых лакеев, эдаких вечно улыбающихся деревянных болванов, которые бегали за мной и удовлетворяли любой мой каприз. И подошел ко мне как-то хитро. Я терпеть не мог учёбу, а он меня заинтересовал. Да как увлекательно было! Я и немецкий быстро освоил. Не заметил, как на французском стал бегло читать. И латынь стал понимать. А какие мы вечера проводили за чтение Евангелие! Ох, что за времена были чудесные!
– Смотрите, что я обнаружил. – Безбородко поднял из кучи бумаг пожелтевший листок, исписанный аккуратными готическими буквами.
– Что это? – заинтересовался Павел.
– Описание крещения вашей сестры, великой княжны, Анны Петровны. Дата стоит: семнадцатое декабря, одна тысяча семьсот пятьдесят седьмой год.
– Отложите его во второстепенные бумаги, – небрежно махнул рукой Павел. – Бедный ребёнок, плот греховных утех моей матушки.
– Ну, что вы, Павел Петрович, – ужаснулся Безбородко. – Ваш батюшка Пётр Фёдорович признал отцовство.
– Признал? – хмыкнул Павел. – Признал! Почему же тогда срочно выслали из страны Понятовского?
– Господь с сами, Павел Петрович. – Безбородко принялся неистово креститься.
– Впрочем, какая разница, – безразлично произнёс Павел. – Все равно, дитя умерло, не дожив до двух лет. Ну и – ладно. Ну и – забыли. Понятовский стал королём Польши, хотя не заслуживал такой чести. Мягкотелый.