Изобретение науки. Новая история научной революции. Дэвид Вуттон

как это часто делается, – что до появления «ученых» никакой науки не было, – значит демонстрировать свое невежество в области эволюции языка в отношении познания природы и исследователей природы в период с XVII по XIX в.{59} Те, кто не решается использовать термины «наука» и «ученый» для XVII столетия, считая их анахроничными, не понимают, что вся история изобилует переводами с одного языка на другой и что science – это просто сокращение от весьма распространенного в XVII в. термина natural science, а слово scientist – замена для naturalist, physician, physiologist и virtuoso. Первое официальное собрание группы, которая впоследствии стала Королевским обществом, обсуждало организацию сообщества для продвижения «Физико-математико-экспериментальных знаний»: участники ясно дали понять, что сфера их интересов – не натурфилософия в ее традиционном понимании, а новый тип знания, который возник в результате вторжения математиков на территорию философов{60}.

      Утверждалось также, что в XVII в. не было ученых, потому что не существовало профессиональной ниши, которую мог бы занять ученый. «В Англии эпохи Стюартов не было ученых, – говорят нам, – и все, кого мы объединяем под этим названием, были дилетантами»{61}. Если следовать этой же логике, Гоббс, Декарт и Локк не были философами, поскольку никто не платил им за написание философских трудов; и тогда единственными настоящими философами в XVII в. можно читать схоластиков, которые преподавали в университетах и иезуитских колледжах. В этом отношении некоторые новые ученые не были, подобно новым философам, ни дилетантами, ни профессионалами: Роберт Бойль, в честь которого назван закон сжатия газов, был богат, независим, и профессиональная деятельность была для него неуместной как для сына графа. Джон Уилкинс, оставивший после себя множество научных трудов, был священником, а затем и епископом, но в 1662 г., когда образовалось Королевское общество, уже занимал должности директора Мертон-колледжа в Оксфорде и мастера Тринити-колледжа в Кембридже (на эту должность его назначили при Кромвеле), хотя его университетская карьера была разрушена Реставрацией, и ему пришлось вернуться к церковной карьере[47]. Чарльз Дарвин тоже был любителем, а не профессиональным ученым[48].

      Тем не менее было бы серьезной ошибкой считать новую науку исключительно любительским – то есть неоплачиваемым – занятием. В этом отношении она отличается от новой философии Гоббса, Декарта и Локка: у этих философов не было профессии, тогда как для представителей новой науки исследования являлись частью их оплачиваемой работы. Джованни Баттиста Бенедетти (1530–1590, математик и философ герцога Савойского)[49], Кеплер (математик императора Священной Римской империи) и Галилей (на протяжении восемнадцати лет профессор математики) не были ни дилетантами, ни любителями: профессиональные математики, они занимались задачами, входящими в университетский курс обучения, даже если решение этих задач отличалось от того, чему учили в университетах. Тихо Браге, как мы уже