факт: в темноте вряд ли можно разглядеть, что человек запылен. Запыленного Сильвио граф должен был видеть в светлое время дня. Да и Сильвио неудобно было приезжать в усадьбу поздним вечером. Обратим внимание, что граф точно указывает: «он стоял здесь у камина». Оба разговаривающих сидели в креслах, и, видимо, эти кресла стояли тоже где-то «здесь у камина», над которым располагалось «широкое зеркало». «Пистолет у него торчал из бокового кармана», – продолжал граф. Опять странная деталь: держать пистолет в кармане. И как же могли впустить в дом и оставить в кабинете человека, не пожелавшего «объявить своего имени», запыленного, с бородой и с пистолетом в кармане, очень напоминающего разбойника? «Я отмерил двенадцать шагов и стал там в углу, прося его выстрелить скорее, пока жена не воротилась». Граф встал «там в углу» – и, значит, где-то в стороне от камина и, может быть, ближе к двери. Он почему-то предупредил Сильвио, что жена может возвратиться. «Он медлил – он спросил огня. Подали свечи. Я запер двери, не велел никому входить и снова просил его выстрелить». Если происшедшее событие состоялось вечером и Сильвио медлил (хотя «медлить» выгодно было графу, так как «жена может возвратиться») и просил подать огня, то он же мог просить запереть двери, чтобы никто не мог помешать. И граф только делает вид, что он закрыл двери. «Он вынул пистолет и прицелился… Я считал секунды… я думал о ней… Ужасная прошла минута». Единственная надежда графа – появление жены: «я думал о ней». Именно так надо понимать их значение, и жена вскоре действительно оказалась в кабинете и помогла мужу. «Сильвио опустил руку. “Жалею, – сказал он, – что пистолет заряжен не черешневыми косточками… пуля тяжела. Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство: я не привык целить в безоружного. Начнем сызнова, кинем жребий, кому стрелять первому…”. Наконец мы зарядили еще пистолет». Откуда взялся этот второй пистолет, Пушкин не сообщает, но если «мы зарядили еще пистолет», значит, и первый пистолет тоже «мы зарядили». Рассказчик сообщает, что единственной роскошью для Сильвио были его пистолеты, и когда он с ним прощался, провожая в Москву на встречу с графом, то «он сел в тележку, где лежали два чемодана, один с пистолетами, другой с его пожитками». С этим-то чемоданом и пистолетами и должен был приехать Сильвио к графу. «Не понимаю, что со мною было и каким образом мог он меня к тому принудить… но – я выстрелил и попал вот в эту картину. (Граф указывал пальцем на простреленную картину…)» – здесь автор приостанавливает рассказ графа и обращает в этот момент наше внимание на супругов – «лицо его горело как огонь; графиня была бледнее своего платка: я не мог воздержаться от восклицания». Лицо графа сильно «горело» – это краска стыда, вызванного тем, что он выстрелил, и тем, что он солгал. Если граф, как он сказал ранее, стрелял «не худо», то почему он промахнулся с двенадцати шагов? «Я выстрелил, – продолжал граф, – и, слава богу, дал промах…». То есть граф все же целился в Сильвио, но промахнулся, так как стрелял не из своего,
