– Будет исполнено ваше высокопревосходительство, – ответил за обоих Лежин.
– Надеюсь, господа, я достаточно ясно выразил свою волю, – кивнул Офенберг. – Больше я вас не задерживаю.
Щёлкнув каблуками, офицеры вышли из кабинета. На улице вновь заморосил дождь, подставив ладонь под его капли, Лежин сказал:
– Быстро Прусак всё разнюхал.
У крыльца остановилась коляска, из которой вышли графиня и Бошняков.
– Интересное совпадение господа офицеры, – рассмеялась графиня, – куда бы мы с Павлом Афанасьевичем не поехали, везде встречаем вас.
– Здесь нет ни чего удивительного, – пожал плечами Аносов. – Нас вызывал командир полка.
Мило улыбнувшись, графиня заворковала:
– Мы так же направляемся к его высокопревосходительству. До скорой встречи господа.
Графиня с Бошняковым вошли в дом генерала, а друзья пошли своей дорогой.
***
«Уважаемый Иван Петрович!
Мой старинный приятель Павел Афанасьевич Бошняков, по своим делам направляется в Кречевицы.
Зная твоё радушие и желание помочь ближнему, прошу тебя оказать всяческую помощь господину Бошнякову, если таковая ему потребуется.
Передай от меня нижайший поклон супруге Наталье Дмитриевне, и дочерям своим и моим крестницам Нинель и Поленьке.
С глубочайшим уважением, князь Илларион Васильевич Васильчиков».
Прочитав письмо, Офенберг задумался. Генерал от кавалерии Васильчиков был шефом его полка. Они приятельствовал, но Офенберг был уверен, что никогда бы Васильчиков не обратился к нему с такой просьбой, о которой упоминал в своём письме. Что бы это значило? Взглянув на слугу, стоявшего у дверей, Офенберг спросил:
– Где этот Бошняков?
– Здесь-с. Ожидают вместе с дамой.
– Что ж зови.
***
Ночью ветер разогнал тучи, и всякий, кому вздумалось бы гулять в столь поздний час, мог лицезреть на небе ярко блестевшие звёзды и отливающую серебром луну. Кто же, однако, будет месить грязь в такую темень? По ночам только Ванька, сын купца Семенихина, бегал к молодой вдове Кудиновой. Да и тот сегодня умаявшись в лавке, дрых без задних ног.
Одинцов сидел за столом, и в задумчивости смотрел в окно. На столе горела свеча, лежала толстая тетрадь в кожаном, коричневом переплёте. Ничто не восстанавливало тишину и покой в его квартире. Кухарка Дарья мирно похрапывала на кухне, денщик Аристархов разместился на лавке в соседней комнате, и всё вздыхал во сне. Одинцов обмакнул перо в чернильницу, принялся писать:
«20 октября 1840 года
Закончился ещё один день в моей жизни. Что нового он принёс мне? Ровным счётом никаких изменений. День такой же серый, как и все остальные. Они похожи как горошины в мешке. Нет ни чего печальней гарнизонной