Американский мультикультурализм. Интеллектуальная история и социально-политический контекст. Оксана Медведева

ситуации заключался в том, что такое законодательство само становилось угрозой «американскому образу жизни». По мере того, как среди коренных американцев крепли изоляционистские настроения, именно иммигранты с их амбициями и энергией становились основными носителями «духа первопроходцев». Все большее число иммигрантов, по образному выражению Дэниела Макинерни, стремилось в Америку «не от, а за чем-то» – не только бежало от этнических, конфессиональных притеснений или нищеты, но и жаждало обрести новую судьбу, начать новую жизнь на «земле обетованной», внести собственный вклад в процветание «страны новых возможностей»[75]. И именно по этой причине, а не только в силу своей этнокультурной замкнутости, многие иммигранты настороженно относились к перспективам «американизации».

      В начале ХХ в. общественная полемика о стратегии национального развития достигла своего пика. За дискуссиями республиканцев, демократов и прогрессистов по широчайшему кругу вопросов – от свободной чеканки серебра и антимонопольного законодательства до регулирования железнодорожных тарифов и ограничения сферы судебных предписаний, – постепенно вырисовывалась ключевая проблема: необходимость нового самоопределения нации, то есть пересмотра того «общественного договора», миф о котором лег в основу национальной идентичности американцев. Сэмюель Хантингтон спустя столетие сформулирует суть этой проблемы предельно кратко и емко: «Кто мы?». И точно так же, как в эпоху глобализации и информационной революции, американское общество в переломные годы рубежа XIX–XX столетий исподволь подошло к пониманию того, что выбор новой стратегии социальной политики невозможен без отчетливо сформированного образа нации, без понимания того, что означает для человека быть частью этого обреченного на постоянное обновление общества.

      Принято считать, что переломным моментом в общественной полемике начала ХХ в. стала премьера пьесы «Плавильный тигель» англо-еврейского драматурга Израэла Зангвилла, состоявшаяся в 1908 г. Сюжет пьесы был вполне незамысловатым и мелодраматичным – в ней рассказывалось о судьбе еврейского юноши, эмигрировавшего в Америку после погрома в Кишиневе и, по странному стечению обстоятельств, нашедшего свою судьбу в лице русской девушки, дочери чиновника, допустившего в Кишиневе тот самый еврейский погром. Так что для публики наиболее запоминающимся оказался не сюжет пьесы Зангвилла, а ее основная метафора, сформулированная в названии и прошедшая рефреном через все произведение. «Вот он, великий плавильный тигель! – восклицает главный герой своей подруге, глядя на панораму Нью-Йорка в лучах заходящего солнца, – Послушай! Слышишь, как он ревет и кипит? Вот его гигантское чрево – сюда, в эту безбрежную ширь, прибывают тысячи и тысячи тех, кто питает ее, вливает в нее свой людской труд! О, какое кипение, о, какое движение! Кельт и латинянин, славянин и тевтонец, грек и сириец, черный и желтый… Восток и Запад, Север и Юг, пальма и сосна, полюс