Мне хочется начать описание этого ада с контингента его мучеников, с той «58-й», ради истребления которой была создана эта невиданных масштабов и «производительности» беспрецедентная в истории человечества машина уничтожения.
Похоже, записок женщин больше и они «светлее», если вообще уместно говорить о свете во тьме ада: возможно, женщины чаще попадали на более легкие работы – сельскохозяйственные, обслугу. Может быть, тут играет роль их большая эмоциональность, способность сочувствовать, помогать. (Хотя судьба большинства женщин в ГУЛАГе была специфически тяжела и омерзительна), может быть, их все-таки меньше мучили.
Вот несколько «срезов» лагерных человеческих напластований.
«В одной из палат этого корпуса лежало несколько человек: профессор Ошман, врач, ректор астраханского не то института, не то университета. В углу – знаменитый летчик. Напротив – журналист, в другом углу – художник.» [179].
Еще один: «… В тот вечер мы узнали многое: что здесь есть мать с дочерью, семья бывшего члена ЦК ВКП (б) – они боятся, как бы их не разъединили; что Жаннетт – модистка; Мариет – переводчица и совсем недавно приехала из своей родной Венгрии; Ира и Сонечка – студентки; Сарочка – певица на радио; Нинель – балерина; высокая полька Ядзя – профессор Конакадемии; Эрика – учительница; Лида, у которой в тюрьме повредили три позвонка – оперная певица; матушка Мина – колхозная повариха, была депутатом и имела орден; Марта – авиаинженер; Марина – чертежница…» [180].
Какой красочный букет «врагов» – шпионов, диверсантов, террористов…
Это тот редкий случай (Записки Хэллы Фишер), когда в бараке не было уголовниц – одна «58-я». Это помогало выживать.
«И мы, отверженные, нищие, стали почти богатыми. Мы удивлялись ярко-серебряным звездам, северному сиянию и все меньше говорили о тоске, холоде, болезнях и голоде. Мы рады были тому, что не разучились радоваться.
«Как хороши, как свежи были розы», – часто по вечерам читала нам Бертушка. Ей далеко за шестьдесят… А студентка Сонечка читала Маяковского, а Ирочка читала тюремные стихи… Мы очень полюбили венгерскую песню «Акацо Шут»…
У Сарочки была неисчерпаемая программа – от старинных романсов до знаменитых арий. А Лида – наша «оперная» рассказывала, как год училась в «Ла Скала», год в Париже, как в Москве с небольшой группой «юных дарований» получила от государства в награду беккеровский рояль, но она никогда не пела.» [181].
Но счастье не было долгим – их разгоняли по этапам, на тяжелые стройки, на лесоповал, на рудники – на верную гибель.
Люди умирали, болели.