Далеко-далеко маленькое дымчатое облако плыло над водой, указывая мне страну, где я провел мою юность, эту дорогую мне по воспоминаниям страну, которая стала мила моему сердцу наравне с родиной.
Наглядевшись вдоволь на море и на холмы, я обратил свое внимание на гусаров, которые ехали около меня, образуя, как показалось мне, скорее стражу, чем эскорт. В составе патруля, который я видел прошлой ночью, равно как и теперь, в эскорте, все были знаменитые сподвижники Наполеона, его старые гвардейцы, и я с удивлением и любопытством смотрел на этих людей, стяжавших всемирную известность своей дисциплиной и примерной доблестью. Их внешний вид никоим образом не мог счесться выдающимся: одежда и экипировка гвардейцев были гораздо скромнее, чем у английской милиции в Кенте, которая проезжала по субботам через Эшфорд; их запачканные ментики, потертые сапоги, крепкие, но некрасивые лошади – все это делало их похожими скорее на простых рабочих, чем на гвардейцев. Это все были маленькие веселые смуглолицые молодцы с большими бородами и усами, многие из них имели в ушах серьги.
Меня поразило, что даже самый молодой из них, выглядевший совсем мальчиком, совершенно оброс волосами, но, присмотревшись внимательнее, я заметил, что его бакены были сделаны из кусочков черной смолы, приклеенной по обеим сторонам лица. Высокий молодой лейтенант заметил, с каким удивлением я рассматривал этого солдата.
– Да, да, – сказал он, – эти баки искусственные; но чего же другого можно ожидать от семнадцатилетнего мальчишки? А в то же время мы не можем допустить, чтобы у нас на парадах были такие безусые и безбородые солдаты!
– Смола ужасно распаляется в такую жару, лейтенант, – сказал гусар, вмешиваясь в разговор с той свободой, которая была очень заметна для наполеоновских войск.
– Хорошо, хорошо, Гаспар, года через два ты отделаешься от этого!
– Кто знает, быть может, через два года он отделается даже и от своей головы, – сказал один из капралов, и все весело расхохотались, что в Англии, за нарушение дисциплины, привело бы к военному суду.
Эта свобода обращения, по всей вероятности, была наследием революции; между офицерами и солдатами старой гвардии царили простота и свобода, свобода, усиливавшаяся еще тем, что сам Император просто относился к своим старым служакам и даровал им различные преимущества. Не было ничего необыкновенного в этих фамильярностях между нижними чинами и офицерами, но с грустью должно сказать, что далеко не все солдаты правильно понимали подобные отношения, и нередко последствием фамильярности являлись