Пятнадцать лет Евдокие Басаргиной – второй и последний ребёнок в малочисленной и очень бедной семье староверов. Сама тоненькая, а коса загляденье – толстая и длинная, чисто русская коса – русая. А на лицо, краше во всей деревне нет.
О матери и отце Евдокии рассказ ниже, а сейчас возвратимся к Авдотьюшке.
Накинула Евдокия шубейку на плечи, не торопясь, примерила обновку, как раз её размер, сняла с ног, шнурочки связала, через плечико перекинула, валенки надела и спокойно пошла на другой берег, – к тайнинскому столбу, на котором не тронутыми на самой верхотуре подобные призы висели. Хотела в очередь встать да тайнинские мужики, видели, как проворно она приз сняла со столба на карагайской стороне, вперед пропустили, подсадить норовили, хоть чуток тепло тела и мягкость плоти юной почувствовать. И что же, как белка взлетела Евдокия и на этот столб, и без особого труда самовар сняла. Все аж ахнули.
– Вот, девка, так девка! Всем нос утёрла! – восхищались бабы карагайские и тайнинские.
– Ах, краса, ах умница, – восторгались старики.
– Да, задала нам перцу! – удивлялись мужики. – И ничего не поделаешь, всё по правилам.
Сняла самовар, спустилась с ним со столба, шубейку на тонкое тело надела, перекинула через плечо ботиночки и спокойно пошла на свой, – карагайский берег, а там её уже Фёдор ждёт. Подхватил свою лебёдушки на руки и понёс вместе с её грузом – призами к своей тройке. Евдокия голову к его груди приклонила, казалось, так вся и влилась в него, в своего суженного. Принёс Фёдор свою ненаглядную любушку к саням, на ноги поставил и разложил перед ней подарки; яркий платок с многоцветными растительными и геометрическими узорами; сарафан красный, атласный с красивыми крупными цветами по ткани; дорогой меховой приталенный шугай. Посмотрела Евдокия на подарки, посмотрела в глаза любимого, голову к груди его приклонила и прошептала:
– Милый, любый мой, как же я счастлива!
Чуть поодаль стоял Каллистрат Повойтов и смотрел, набычившись и злобно, на ненавистного ему Фёдора. В глазах горел дикий огонь, и руки непроизвольно сжимались в кулаки. Где витал он, что было в его мыслях, то было ведомо лишь ему, крепкому двадцати трёх летнему парню из семьи староверов рудознатцев.
Площадь веселилась, пела и плясала. Из-за реки и со стороны столов с товаром, от групп девчат и парней, неслись смех, звонкие голоса, частушки, зазывалки и песни, играли гармони и звенели струны мандолин и балалаек, а тайнинский умелец Борис Федотов – известный на всю округу тридцатилетний изобретатель, вновь изумлял народ. Принёс на площадь деревянный ящик на четырёх тонких ножках, с глазками и боковой ручкой. Народ толпится, смотрит,