– Вот так, – с глубоким вздохом ответил Евгений Петрович. – Мне строят коварные козни, я кое-кому мешаю, поэтому меня решили убрать. Но вы должны понимать, друг мой: если не будет меня, вас тоже уберут. И, думаю, это произойдет довольно скоро.
– Какие страшные слова вы говорите, Евгений Петрович, – побледнел Миша. – Уберут. Будто я или вы вещи или неодушевленные предметы.
– Так и есть, уберут и не спросят.
– Но почему? За что?
– За то, Михаил Семенович Пельмешкин, что у нас на работе не должно быть никаких мальчиков. Здесь трудятся взрослые серьезные люди. Только я мог пойти вам на уступки, потому что у меня добрая душа и на дне этой самой души я сам все еще остаюсь ребенком. Это то, что касаемо вас. Что же касается меня, то я не угодил вышестоящим по служебной иерархии лишь по одной причине.
– Какой?
– Как вы сами могли убедиться, у меня на нижней части лица три ротовых отверстия. Да, таким я вырос с рождения и не моя в том вина, но именно это не дает кое-кому покоя. Эти кое-кто думают, что я необыкновенный тип. А необыкновенные типы, как вы сами понимаете, не могут в наше время занимать ответственные посты. Вот так-то, друг мой.
– То, что касаемо вас, мне совсем не нравится, – помотал головой Миша.
– Что поделаешь, мне тоже.
– Ну, а я. Я-то здесь при чем? – все еще пытался понять причину происходящего Миша. – Сижу себе тихо в уголке, играю. Никому и никогда не приносил вреда. Меня нельзя убирать. Да и вас тоже нельзя.
– Что поделаешь, друг мой, мне очень жаль.
Миша Семенович задумался. Ему было горько и досадно, но в то же время он понимал: грядущее неизбежно, и это нужно как-то принять.
– Что же вы будете делать, Евгений Петрович? – полюбопытствовал он.
И тут, изменяя давно устоявшимся принципам, Евгений Петрович заговорил сразу тремя ртами. Получилось причудливое трио.
– Не знаю, еще не решил, – сказал Синебрюхов. – Стою вот и сам думаю над этим сложным вопросом. Может, вы что-нибудь посоветуете?
Миша Семенович подумал, подумал… И вдруг ему представилась одна замечательная вещь. Он улыбнулся. Не потому, что эта вещь действительно казалась замечательной и интересной, а потому, что ему было жаль Евгения Петровича и хотелось его как-то развеселить. Он сказал:
– А что если вам сделаться, знаете, таким… тоненьким-тоненьким…
– Тоненьким?
– Да, как тетрадный лист в клеточку, – кивнул Миша. – Легким и тонюсеньким. Тогда бы вы смогли дождаться попутного ветра, прыгнуть в окошко и полететь над городом в неизвестном направлении. Как вам такое? Нравится? – захлебываясь от восторга, спросил Миша Семенович, и тут же подумал: «Ай-ай-ай, что же я такое ляпнул! Снова глупость и бессмыслицу».
И он подумал сразу о многих вещах. И о том, что это, пожалуй, было лишним и неуместным и это, скорее всего, было связано с тем, что он в последнее время впадает в детство, и еще о том, что Евгения Петровича это, возможно,