– Ну, всё. Теперь только чернила подливай и цилиндры меняй. Понеслась душа в Рай. Говорила ему, говорила – Я помню чудное мгновенье, передо мной явился ты. Как мимолётное – то есть мимо пролетающее, типа фанеры над Парижем, Как Гений – именно, чистой красоты. А, толку… Для него чистота в бане… А я ведь у самого Александра Сергеевича гостила – чай с сушками, вино кружками, от этого и конфет не дождёсся…
– От сладкого зубы портятся – брякнул я, не подумав о последствиях.
– Твой, что ли? Начинающий, небось?
Муза, покраснев, кивнула.
– Уморит он тебя, сразу видно – жмот почище моего. Небось, сон мой сладкий его чёрная длань оборвала? Уу, соцреалист. Надои, навоз, гайки, муфты, насос… Я вас любил, но не любили вы меня…
Кудряшка по-прежнему ещё что-то говорила, но я её мало слушал. Потому что Муза взяла цилиндр и вставила в устройство, напоминающее музыкальную шкатулку. Поэт, не останавливаясь, драл перьями пергамент, отшвыривая в сторону тупые или сломанные. Кудряшка полезла в шкаф, достала громадную бутыль и, дрожа от напряжения, начала наполнять чернильницу. Остатки сна коварно напомнили о себе, глазки на мгновение осоловели, и в это время бутыль выскользнув, ахнула на стол…
Таким образом, я и не смог просмотреть одно из стихотворений до конца… Помню, мелькание птиц, розовое небо, облака, словно иероглифы, ленивые волны, замершее время, стены и башни, покачивающиеся на прозрачном зеркале озёра, голоса, далёкая песня… И вдруг полосы, треск, вой.
– Ну, всё. Сеанс закончен, спасибо вам спасибо нам. Счастливо оставаться.
Муза сделала книксен, а я, как ни сдерживался, ухмыльнулся. Честно сказать, было с чего – густо фиолетовый поэт недоумевающе уставился на свиток, который так не остановился, и лужу, постепенно пергаментом осушаемую. Кудряшка, также вся в чернилах, но оттенком посветлее, небрежно отмахнулась и полезла под стол доставать бутыль. Как ни странно, чернильница уцелела.
– У вас тут все такие? – спросил я немного погодя.
– Для начинающих и похуже найдётся. Так что…
– Помалкиваю – заключил я, тем более что мы оказались у обычной двери, орбитой дерматином. Ни таблички, ни чего-то иного наши глаза не узрели, и поэтому мы смело вошли.
Внутри несколько человек занимались странными на первый взгляд действиями. Один бросал кости, и согласно очкам, выдвигал определённые ящики, доставал оттуда нечто, и бросал в большой котёл, подвешенный вместе с другими поменьше над громадным очагом. Время от времени он снимал пробу и тогда или блаженно улыбался или брезгливо морщился. Другой сидел с завязанными глазами и на ощупь хватал из большого таза ингредиенты и также отправлял их в свой котёл,