Обсуждали нелегкую литературную судьбу. Привыкали. Опасались. Подбирались на мягких, кошачьих лапах, обменивались строчками, закидывали удочки. Ссорились. Обижаясь, выпускали наружу коготки, но мирились. Вокруг, даже в Сети, чужие. Болтливые, банальные, скучные. Заурядные люди, неспособные понять тонкость раненых натур. Возобновляли электронную любовь-ненависть. Восторгались близостью. Наносили раны.
«Кто ты такая?!» – вопили с экранов домашних и рабочих компьютеров строчки-прочерки. «Это я настоящая, я…» – думала одна. «Недоучка, недоумка, истеричка! – казалось, негодовала другая. – Я писательница, я! А ты графоманка!..» Строчки чата взрывались, визжали. «Ты хоть знаешь, чего хочешь?! Куда ты лезешь, зачем? Здесь застолбленная территория!»
Но все ж приходили периоды примирения. Писательница с востока одаривала западную подругу материнской заботой. Порой, наоборот, недолюбленность превращала ее в дочь, в щенячью массу неуверенности. Скулила она тихо, по-собачьи. Вторая же обижала. Унижала. Задирала больно, обидно, как задирать может только дочь – не отпочковавшись, не забыв, не простив, не полюбив до конца любовью-жалостью, сочувствием. Из тюрьмы обид, непрощения, злости, пред-взрослости, пред-жизни. Из неволи подросткового бунта.
«Ты, наверное, ведьма… Откуда тебе знать обо мне… все вот это?.. Ты меня пугаешь», – лукавя, но с долей искренности выстреливала в Сеть N-дочь. «Все про тебя знаю», – тихо улыбалась L-мать. Ей было уже немало лет. На верхней губе пробивалась мелкая щетинистая пыль, ей казалось – пышные усы. Удаляла их нещадно, боролась с дикой природой, с гормонами, с подступающим хаосом.
N плавала рыбой в воде – в хаосе секса, привязанностей, веере ориентаций. В разнообразии американской культуры. Начисто отрицая политкорректность. Контроль над действительностью N выражала иначе, чем L, разрывая тишину пулеметной очередью клавиатуры, производя нещадное количество букв, слов, строчек, текстов. Упорно покоряя неизведанные пространства, осваивая новые профессии, постоянно надеясь на успех.
L робко заглядывала ей через плечо, олицетворяя поколение мам, подглядывающих за подрастающими дочерьми. Потихоньку пользуясь их парфюмами, помадами, потихоньку таская у наивных дочерей недозволенные, вредные сигареты. L оказалась ханжой: ставила многоточие, когда – крайне редко! – намекала в текстах на всяческие интимности. N, напротив, называла половые органы – и мужской, и женский – присущими им откровенными, неприличными, по мнению ее излишне литературной подруги, именами. Разрыв поколений, промежуток почти в два десятилетия. Затем – Интернет, Всемирная паутина. Развал реальности, юность на Тихоокеанском берегу, зрелость на берегах Атлантики. Вот разница между ними – еще один непоправимый разрыв, незацементированная трещина.
4
Приехав с берегов Балтики, одна оказалась на берегах Тихого океана, обдуваемых теплыми ветрами, куда залетают ароматы Полинезии. Экзотика, дух островов, авантюры,