Зон-Ретель же так резко оборвал навязываемую ему карьеру в промышленности, что поток средств тоже сразу иссяк. План его родителей не сработал. У них было много рычагов воздействия на него, но они не могли выбирать друзей своему сыну. Мировоззрение Зон-Ретеля стало более радикальным под влиянием дружбы со школьным товарищем, русским бунтарем, он ходил в театр на натуралистические пьесы Герхарта Гауптмана, а в качестве рождественского подарка попросил у своего опекуна «Капитал» Маркса в трех томах. Он покинул обе семьи, поступил в Гейдельбергский университет, в котором тогда преподавал австромарксист Эмиль Ледерер, и под влиянием Эрнста Толлера увлекся антивоенными движениями. Один ольденбургский издатель начал выплачивать ему 250 марок ежемесячно за написание культурно-философской работы – а в Италии в двадцатые годы на эти деньги прожить было легче, чем в страдающей от инфляции Германии[40]. Таким образом, Зон-Ретель представлял еще одну группу иммигрантов на Капри: это интеллектуалы, с трудом сводящие концы с концами.
Зон-Ретель укрылся на Капри, как в тихой гавани, а изучение Маркса было для него последним бастионом. «Мы тогда рассуждали так: пусть хоть весь мир рухнет, лишь бы Маркс остался»[41]. Но потом мир действительно почти рухнул, а революция позорно провалилась – и вот уже буржуазный ревизионизм размывает теорию Маркса. Зон-Ретель не желает с этим мириться и ставит перед собой амбициозную задачу дать «Капиталу» непоколебимый, научно обоснованный базис. Зон-Ретель считал, что «Капитал» во многом не соответствует своим собственным целям: при критическом анализе «ни один из его элементов не оказывается состоятельным после тщательного изучения»[42]. Поэтому он снова и снова прорабатывает две первых главы «Капитала», пытается помочь им сформулировать свои же истинные тезисы, исписывает «горы бумаги»[43], чтобы освободить текст Маркса от внутренних противоречий и от излишней метафоричности, отвлекающей от сути вопроса. Из-за своего «безумного сосредоточения» он становится малообщителен, позднее Зон-Ретель называл это упражнениями в «практически монологичном поведении»[44], а одну из работ того периода он объявил «чистым безумием»[45]. В то время он был столь молчалив в том числе из-за опасения, что кто-то может украсть у него тезис, силу которого он осознал только со временем, поначалу очень нечетко. Это тезис о том, что для западного мышления типичной является форма товара.
Вальтер Беньямин в 1920-е
Архив Теодора В. Адорно, Франкфурт-на-Майне
Позднее Адорно охарактеризует его Хоркхаймеру