Но вот, когда луна в решетчатом окне уже светила справа, что было примерно после двух часов ночи, я с радостью отметил, что стало тише. Лишь где-то в конце коридора раздавалось «уханье» больного, как вдруг послышался скрип тяжелой двери, ведущей с лестницы к нам на третий этаж, а затем топот нескольких ног. Они чеканили каждый шаг, и их было по меньшей мере трое. Также раздавались и их голоса, они говорили с кем-то очень знакомым, с голосом, который я слышу почти каждый день. С их появлением на этаже в палатах снова начали просыпаться на время затихнувшие больные, и волна криков начинала возрастать.
– Вы мне так всех больных перебудите, говорю же Вам, тише, – теперь я был уверен: это был наш главврач, дежуривший сегодня по этажу. Кто-то считал палаты: восемнадцатая, девятнадцатая, двадцатая. Их шаги стихли. Они стояли напротив моей, двадцатой палаты, и внутренний голос подсказывал, что они пришли за мной.
– Какая палата, говорите, нам нужна?
– Все верно, двадцатая, – ответил врач.
– Тогда прошу, открывайте.
– Но мы ведь с Вами договорились, что все вопросы будете задавать в моем присутствии? Больной находится под моей ответственностью, ему положено лечение, и никуда из этих стен Вы не имеете права его забирать.
– Открывайте уже и попросите, чтобы подготовили комнату, в которой мы могли бы поговорить с товарищем.
– Да, я распоряжусь, – сказал врач и, вставив ключ в замок, кто-то отпер дверь. Из дверного проема полился яркий свет, на пороге стояли люди, я сел на кровати, чтобы понять, что происходит, как ко мне подошел наш главврач.
– Товарищ Ларин, пройдемте с нами. Тут товарищи из ЧК поговорить хотят.
Я встал и, найдя тапки под кроватью, направился к двери. Здесь были два штатских, видимо, для сопровождения, чтобы я не вздумал оказывать сопротивление, три чекиста, лицо одного из них мне было очень хорошо знакомо, и молоденькая медсестра Люся. Главврач вышел из палаты следом за мной, запер дверь.
– Борис Александрович, комната готова, как Вы и просили, – сказала медсестра.
– Хорошо,