Он наклонился, поцеловал руку Натальи Николаевны.
Наталья Николаевна, давно отвыкшая от особого мира поэзии, втянувшаяся в докучный вдовий быт с болезнями детей и необходимостью экономить на шпильках, вдруг под устремленными на нее черными глазами поручика начала освобождаться из невидимых пелен, дышать глубже и вольнее. Она просыпалась, хорошела на глазах, все ее существо, как встарь, излучало простодушную прелесть – на нее смотрел поэт!
– Вы еще будете счастливы, – сказала она ему благодарно.
Он покачал головой.
– Человек счастлив, если поступает, как ему хочется. Я никогда этого не мог.
– Почему? – Ее большие близорукие глаза смотрели с ласковой укоризной.
– Моя жизнь слишком тесно связана с другими. Сделать по-своему значило бы оскорбить, причинить боль любящим меня, неповинным.
Она прошептала, потупившись:
– Неповинным?..
Он ответил не слову, а тоске ее сердца:
– Все неповинны, вот в чем трудность. Некому мстить, и с кого взыскивать?
– Многое начинаешь понимать и ценить, только потеряв, – сказала она, поборов близкие слезы. – Это ужасно.
– Нет, это благодетельно! Душа растет страданием и разлукой! Счастливые дни бесплодны. Вернее, они начальный посев. Но подняться ростку помогает лишь наше позднее понимание.
– Я богата этим пониманием, мсье Лермонтов. Но что с того? Он об этом никогда не узнает!
Лермонтов близко заглянул в ее глаза с влажным блеском.
– А если он знал всегда? Если его доверие было безгранично, как и любовь к вам?
Они молчали несколько минут.
– Бог воздаст вам за утешение, – сказала, наконец, она, откидываясь с глубоким вздохом. И вдруг прибавила непоследовательно, с живой, ясной улыбкой:
– Я очень люблю вашего «Демона». Почему-то ощущаю себя рядом с ним, а не с Тамарой. Особенно когда он так радостно парит над миром. Я никогда не видала Кавказа… Всегда завидовала Александру, что он так много путешествовал.
Движение ее мысли сделало новый поворот. Черты стали строже, словно тень юности окончательно покинула эту женщину – вдову и мать.
– Смолоду мы все безрассудны: полагаем смысл жизни в поисках счастья.
– А в чем этот смысл? – спросил Лермонтов с напряженным вниманием. Казалось, от ее слов зависит: упрочится или оборвется возникшая между ними связь. Она была чрезвычайно важна для обоих.
– Думаю… нет, знаю! Назначение в том, чтобы наилучшим образом исполнить свой долг.
– В чем же, в чем он? – добивался Лермонтов. Не для себя он ждал ответа. Да, пожалуй, и не для нее. Неужели для мертвого Пушкина? Чтобы разрешить вечную загадку поэта? Понять предназначение поэта?
Тень беспомощности промелькнула по гладкому лбу Натали. Она не могла объяснить.
– Это знает о себе каждый, – сказала она просто.
– Вы правы, – отозвался Лермонтов спустя несколько секунд, словно смерив мысленным взглядом безмерные глубины и возвращаясь из них. – Главное, не отступать от самого себя.