Будущего краскотёра Пров встретил без лишних слов:
– Вот тебе, отрок, ложка. В ней охряная крошка. Катышики ущупывай и пальцами их, как ступой…
Сразу стал старик называть малолетнего помощника полным именем.
– Помру, Геласий, ты меня тут похоронишь. Да ведь и сам тоже когда-то Богу душу отдашь. А наши с тобой иконы вечно будут сиять!
Скоро Геласька настолько обвык в растирании красок, что ему было дозволено льняное масло в пингаму добавлять.
Из любопытства он однажды сунул палец в горлышко таинственного сосуда и облизал.
И, что называется, взалкал. Стало в кувшине шибко убывать.
Пров прижучил, повозил за белы кудри. После чего велел принести из дому чуманчик и отсыпал льняных семян на посев.
Добывай лакомство в поте лица!
Покойный батюшка Никифор позволил занять полоску в огородце.
И Ласька льняное семечко от семечка на вершок уложил в бороздки.
Урожай созрел. Ласька между камнями нажамкал масла и принялся отводить душу.
Пров опять вмешался.
– Чем утробу набивать, лучше ты, парень, семена обмолоти да сбереги до следующей весны. Вдесятеро получишь. И на масло хватит, и на рубаху.
– Как это на рубаху?
– Да не век же тебе в рогожной ходить!
Пров достал из котомки шлифовальную кудель и отделил нить.
– Смотри, Геласий, вот он лён – тоньше ресницы, а попробуй порви – не сразу даётся.
Мазнул пальцем по языку, ссучил несколько волосинок.
– А ну-ка, дёрни.
Нить до крови прорезала кожу на пальце Геласьки.
– Насеешь льну. Мамка тебе сорочку сошьёт. А я её цветами распишу.
И после этого Ласька зёрнышка в рот не положил.
В следующую весну он уже целую полосу у отца выпросил в поле. И не из туеса сеял, – из зобёнки.
И так за годом год.
Захватило парня льном.
У мужика на льне нрав заточился.
Сеял на подсеках. На палях. С отдыхом земли под рожь и под залежь. С обменом семян на ярмарке в Важском городке.
Перед смертью Пров успел ещё научить Лаську доводке льняной соломы до состояния кудели. А уж прясть-то бабам было всё равно что: шерсть или этот распушенный лён.
То есть не на каменную душу пало зерно.
Устремил учитель на терпение и выгоду, и парень не свернул.
К зрелости своей, к 1525 году, после смерти отца, всю наследственную землю засевал льном.
Сам лён трепал, вычёсывал. Складывал в засек.
И всю зиму ткал.
Теперь уже нитяной стан лежал перед ним, а не торчком стоял, как у матери. Полотно собиралось у него в локоть шириной, а не в четверть, как у неё.
И набивка действовала от удара ногой по доске.
Кудели накопилось полный сарай. Скоро она пошла на сторону.
Брали соседские бабы. Возвращали клубками пряжи.
И такой, примерно, происходил у них при этом разговор:
– Вот тебе, Геласий Никифорович, двенадцать клубков.
– За