Зажёг.
В венце огня под шкурами близко легли они друг к другу.
И наутро Степанида проснулась уже просто Стешей.
…Дальше ехали с тайной в душе. С изумлением.
По-новому учились глядеть друг на друга. И разговор не сразу склеили. Будто только что познакомились.
Теперь Геласий часто подсаживался на край кошевки. Притискивал меховой куль. Находил в нём губами холодный нос, алую щеку.
Шептал какие-то глупости, указывая на белок, – гляди, мол, тоже парами скачут.
А вон на полянке зайцы дерутся. Жениховствуют и они.
Кажется, смерть кругом белая, ледяная. А кому надо, тем хватает собственного утробного тепла для жизни и её восполнения…
Потом, проезжая здесь на ярмарку, Геласий всякий раз вспоминал ту крещенскую ночку на обочине дороги, треск огня, жар плодородного единения.
И думалось ему всякий раз: «Здесь Матрёна зачата».
Печь – и гревь, и свет, и железу плавь.
С утра старшуха Енька-Енех кланялась печи.
Вечером Геласий окунул своё лицо в её жгучий свет.
Покупной железный прут в руках поворачивал на огне, напитывал малиновым.
Слышно было, как от пережогу пищали угли на поду.
В «виднети», за спиной деловитого хозяина, стучала набилка в кроснах матери. Урчало веретено привозной молодайки.
Наученная покойной свекровью, Енька пела-поскуливала:
Девушка полотно ткала,
Красная широко брала.
На полотне – золоты кружки,
На беличке – сизы голуби.
И вдруг сорвалась на угорское, будто перетолмачила:
Ен фехер – кек аламб.
Ен алакси – кек ниул.
А потом опять по-русски:
Тут Иван ступил в избу —
Девушка испужалася.
Золоты кружки на тканье смешалися,
Сизы голуби разлетелися,
Заюшки разбежалися.
…Ой, девушка, не скупись,
За песенку расплатись…
(Ой, леня, нем шугори,
Утан елек физетэ.)
Енька-Енех хохотнула на последней строчке, ногой притопнула. Подзадорила Стешу.
Не зацепило пришлую. Продолжилось деловитое жужжанье деревянного волчка в её руке.
Так бы Еньке одной и веселить вечерю, кабы Геласий вдруг примерочно не тюкнул молотком по наковальне – доспело ли железо для ковки?
Дзинь!
И ударил молоток дробью, в пляс пошёл, бубенчиками рассыпался по углам избы.
Частя, слился молотковый стук в струнные звуки.
Обрушился громом одиночного битья.
В этой звени неслышно щёлкнуло о стену отброшенное веретено Стеши, и прялка её пала на пол.
Полетели к дверям лапоточки. В одних липтах девушка выскользнула к припечью.
Под кузнечные перезвоны Геласия всплеснула руками, выгнулась, тряхнула плечами. Да так, что локти стояли на месте, и муха бы с них не слетела.
У