Шадену хотелось, чтобы Карамзин, окончив университетское учение, отправился усовершенствоваться в Лейпцигском университете; Карамзин и сам имел это в виду, но не известно, отчего именно не исполнил любимейшего своего желания: вероятно, препятствием этому были денежные средства, а может быть и смерть отца, последовавшая около этого времени. В записках Карамзина находим следующие строки, написанные из Лейпцига:
«Здесь-то, милые друзья мои, желал я провести свою юность; сюда стремились мысли мои за несколько лет пред сим; здесь хотел я собрать нужное для искания той истины, о которой с самых младенческих лет тоскует мое сердце! – Но судьба не хотела исполнить моего желания. – Воображая, как бы я мог провести те лета, в которые, так сказать, образуется душа наша, и как я провел их, чувствую горесть в сердце и слезы в глазах. Нельзя возвратить прошедшего!». Последние слова Карамзина весьма замечательны. Человек, не перестававший учиться с приезда в Москву до самого выезда за границу, жалуется, что провел молодость в бездействии. Какая скромность и внутреннее смирение!
Карамзин с детства отличался необыкновенным даром слова, он говорил с чрезвычайною легкостью и приятностью и, рассказывая самые обыкновенные вещи, обращал на себя всеобщее внимание. Шаден, заметив это обстоятельство, давал ему читать лучших французских авторов, чтоб образовать его вкус и уже предвидел в Карамзине литератора[9].
Окончив свое образование[10], Карамзин жил в Москве; но так как в то время можно было сделать карьеру только военною службой, то и Карамзин был записан в гвардию (в Преображенский полк, подпрапорщиком), чтоб иметь доступ в высший круг. Карамзин отправился в Санкт-Петербург, вероятно, в 1782 году6, где и познакомился с Иваном Ивановичем Дмитриевым. Вот рассказ о первой их встрече: «Однажды я, будучи еще и сам сержантом, – пишет Дмитриев, – возвращаюсь с прогулки; слуга мой, встретя меня на крыльце, сказывает мне, что кто-то ждет меня, приехавший из Симбирска, вхожу в горницу, и вижу миловидного, румяного юношу, который с приятною улыбкою вручает мне письмо от моего родителя. – Стоило только услышать имя Карамзина, как мы уже были в объятиях друг друга. Стоило нам сойтись три раза, как мы уже стали короткими знакомыми. Едва ли не с год мы были неразлучны; склонность наша к словесности, может быть что-то сходное и в нравственных качествах, укрепляли нашу связь день от дня более: