Сиффорд закивал:
– Такова его работа. И он с ней хорошо справляется.
– Это правда, – сказал Мэйтленд. – Все-таки обычно мозгоправы держатся особняком. Мнят себя гласом коллективной совести. А наш Кент не такой.
– Он у нас все равно что полковой священник, – подхватил Сиффорд.
Лодж обратил внимание, что Хелен Грей не участвует в беседе, а ее взгляд застыл на вазе с розами, служащей этим вечером главным украшением стола. «Вот кому тяжело пришлось», – подумал Лодж. Это ведь Хелен нашла Генри в лаборатории. Подумала, что он просто заснул на рабочем месте, и потрясла за плечо, чтобы разбудить.
Элис Пейдж на другом конце стола, наоборот, говорила очень много, куда больше, чем было ей свойственно. Обычно эта женщина, прекрасная неяркой и мрачной красотой, была удивительно сдержанна. Сейчас же она что-то горячо доказывала сидящему рядом с ней Форестеру, понизив голос так, чтобы больше никто не слышал, а Форестер внимал ей, тщательно скрывая тревогу под маской напускного спокойствия.
«Они все выведены из равновесия, – думал Лодж, – и гораздо сильнее, чем я предполагал. Они на грани, в любой момент готовы взорваться».
Смерть Генри ударила больнее, чем следовало ожидать.
«Пусть он был не душой компании, но все же одним из них, – думал Лодж и вдруг одернул себя: – А почему, собственно, «из них»? Почему не «из нас»? И вот так всегда… Я не могу, как Форестер. Это его функции лучше всего выполняются изнутри группы, а я должен постоянно наблюдать извне, должен беречь тонкую, холодную грань отстраненности, залог авторитета, без которого моя работа невозможна».
– Генри был близок к какому-то открытию, – сказал ему Сиффорд.
– Да, Сью говорила.
– Непосредственно перед смертью он что-то писал у себя в блокноте. Может…
– Мы обязательно посмотрим, – пообещал ему Лодж. – Все вместе. Через день или два.
– Да ничего мы не найдем, Байярд. – Мэйтленд покачал головой. – С нашими-то методами, с нашим направлением… Необходим новый подход!
Сиффорд сразу же ощетинился:
– Какой еще новый подход?
– Не знаю, – вздохнул Мэйтленд. – Если бы я знал…
– Господа, – укоряюще начал Лодж.
– Виноват, – отозвался Сиффорд. – Нервы.
Лодж припомнил, что сказала ему доктор Сьюзен Лоуренс, вместе с ним глядя в окно на затерянный в пространстве голый и унылый камень. «Он не хотел жить. Боялся жить».
Как это следовало понимать? Генри Гриффит умер от страха перед познанием? Он боялся существовать – и от этого просто перестал?
Может ли психосоматический синдром в самом деле убить человека?
Когда перешли в театр, напряжение в атмосфере стало еще ощутимей, хотя все прилагали усилия, чтобы это скрыть, – болтали, напускали на себя беспечный вид, Мэйтленд попытался даже пошутить, но шутка повисла в воздухе, упала и загнулась в корчах под натужный смех аудитории.
«Кент ошибся!» – думал Лодж, борясь с подступающим ужасом.