с перезревшего стебля —
человеческих хроник
внематочна радость,
да и наши мозги
мельче рыбьего кегля —
это ангелы входят
и щупают лица
полумертвых прохожих
(их тонкие руки
проникают вагины
и женщин светиться
обучают плашмя,
не любя, но от скуки).
В этот бред ты поверишь
(поскольку не верить
не училась с рожденья):
твой ангел смертелен
и жесток, потому что
нейтрален, а жженье,
что пройдет сквозь промежность —
верный путь гонореи.
Ты посмотришь ему
под русалочий хвост и
если сможешь, то дашь
своей крови царапать
вялый голос о воздух
(чтоб дождь не начался
он учился два года
из месячных падать
своей женщины. Это
не правда, а рифма —
и синицы стрекочут,
и выпи молчат.
Наши дыры нас трахнут,
в ледышки заточат —
ты попробуешь снега,
чьи губы горчат).
Обнимая ладошкой
вместилище тихих
ангелочков с лицом
облысевших старух,
ты прислушайся:
в чреве их – черные дыры
угнездились до срока,
растерев слабый слух
твоей нежности. Ты
просканируешь память.
Мы сбываемся ниже
приоткрытых лобков,
разбирая свой стыд
на детей, чтоб не ранить
наших высохших
и прижизненных вдов.
Замерзает в любви (непоследней)
пернатый,
черно-белый посланник
вертикальной воды
и раздвоенный словно
язык немой, ангел
вкусит нашей с тобою
густой пустоты,
протянув из воды
виртуальные руки —
что научатся скоро
видеть свое
отраженье во тьме
теплокровной подруги
(хотя – это
не значит теперь ничего).
«Так темнота (иль слепота)…»
Так темнота (иль слепота)
шершаво щупает лицо
и, обретая жизнь крота,
ты гонишь тело на крыльцо:
чуть задыши! – услышишь: как
бог прочь на цыпочках спешит
и оживляет талый прах,
который вдохом с небом сшит.
Два варианта
– 1-
О … (приоткрытый рот, как точка). Написать
детей, и змей воздушный поправит их на Север,
где слепота распашет темноту —
и зрение посеет.
Посмотрим в эту желчь, где сын похож на мать
и дышит невпопад, кристаллизуя воздух,
где изо всех наречий невнятен только мат,
приближенный к морозу.
О, вялый вдох отца и мутная вода,
с которой