По петле перепелки в кустах —
не узнаёшь пути…
и пока ты у смерти своей —
в её жизнеродной горсти
пишешь этот забытый
другими людьми язык,
что – по корню рождений своих —
почти всегда нервный тик:
размягчаясь, летишь
из себя-психопата к себе-
об-реченному и бубучишь,
как будто дитя в дите,
и рисуешь V-ию,
то, и дело – сбиваясь на Ё,
наслаждаясь тем,
как некто в тебя плюёт.
Притворись же скрипом дверей,
пепельницей или приляг на пол —
нас сметет однорукий дворник в ладонь
и вложит в дубовый стол:
в траектории мертвых ангелов —
я всегда слышал мат,
и ловил их перья,
и смотрел из себя назад.
Посмотри же, как твой слепой
ангел тьмою в тебя течет,
и яблоко из крошек словесных
во льду печет,
уподобив тебя – своим
сомненьем – кроту,
потому что речь – это способ
обрести наконец немоту.
«Я спал со смертью…»
Я спал со смертью,
играл с ней в кости
своих друзей,
приходил с ней в гости
к тебе. Если ты
уходила на —
я глядел тебе вслед
и не видел дна.
Поиграв с тобою
в такие игры
я ждал младенца —
его родили
незнакомые люди
в такой пустыне,
где язык скорей никакой,
чем синий.
Я одним морозом
дышал со смертью
и когда шел пар
из ноздрей их, дети
обретали невинность
в его засосах
и чертили путь
из облома в посох.
Я с виной расстался
Поспав со смертью,
расчесал ей косы
и заплел их в петлю.
И глазел из нее
на чужое время,
где росло из меня
(вырастая) семя.
«Плач Ярославны. Мелкая оспа кварца…»
М.С.
Плач Ярославны. Мелкая оспа кварца,
кроящего время свое на тело и потроха
рыбы, открывшей жабру тверди его. Из танца
ивы в короткой воде – не разглядеть рыбака.
Клинопись архитектур твоей половины шара,
буги ночных собак и выносной Ватикан:
если глазеть с холмов – не избежать угара,
если с твоих болот – не пропустить ран.
Воздух бледнее бельм и непрозрачней их же —
дом на пятках у черта и за его чертой.
В наших глухих широтах – любой строит Новые Кижи
на слишком тонкой полоске между водой и водой.
Не объясняй судье: что так