Пичкали транквилизаторами – успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.
В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.
Главный врач Кадринов.
Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый – как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.
Кадринов был невысокий, жилистый, с вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил заумно, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.
Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.
Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую, что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.
Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.
На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он обычно с напускной благожелательностью лишь безмолвно улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.
Обо всём важном мне рассказывала медсестра.
Вначале я относился к ней с большим подозрением и опаской. Но вскоре она стала тайком приносить мне сладости и другую еду, оставляя их в моей тумбочке. Что не могло меня не радовать. Кормили в этом месте весьма дурно, и для полного насыщения никогда не хватало.
Так мы с ней и сдружились. Бывало, она приходила в мою палату, пока там отсутствовали другие пациенты, и мы беседовали с ней о жизни. Она много рассказывала о своей. Я – очень мало о своей.
Однажды я решил попросить её помочь мне в поисках. Но она сразу же дала понять, что не сможет сделать больше того, что делает для меня сейчас. При этом я понимал, что ей искренне жаль меня. Она тоже считала, что меня уже пора выписывать.
Но когда я подходил с этими словами к Кадринову, то он всегда одним и тем же поучительным тоном повторял: «Ты что, забыл, дорогой? Забыл, как ходил по улицам и приставал к прохожим, дотошно выпрашивая дорогу к своей маме? Забыл, как люди от тебя убегали, но ты их догонял и настаивал на том, чтобы они непременно назвали тебе адрес? Госпитализация была тебе необходима.