– Колдун на охоте приносит удачу? – высказал догадку Михудор.
– Возможно, приносит, – задумчиво проговорил великан, – только самому себе. Косоглазый никогда не вызывал у меня особого доверия.
– Опасный тип?
– Я с ним мало общался, – ответил следопыт. – Он в варочных пещерах сидит сутками напролет, парами самогонными дышит да квасит почем зря. Кто знает, что ему в голову стукнет? От такого образа жизни, у кого хочешь, мозги в кашу сварятся.
– Есть в этом что-то пасторальное, – брякнул вдруг Гумбалдун.
– Чего?! – уставились на него Ретрублен с Михудором.
– Просто слово вспомнилось, – сказал Гумбалдун и поведал целую историю:
– Я прошлой зимой, напившись, возле дома исписанной бумаги свалился прямо в снег. Насмерть мог замерзнуть. Что обидно, с канистрой ешьчи в обнимку. Меня девчушка из этого дома разбудила и разрешила переночевать. Помню, волосы у нее красивые очень, чёрные. А как звать, не помню. Шефит…
– Шафтит, – подсказал Ретрублен.
– Во! – обрадовался Гумбалдун. – Она самая. А ты откуда знаешь?
– В дом исписанной бумаги заглядываю иногда.
– Зачем?! – сильно изумился ветеран скотобойни.
– За исписанной бумагой, конечно, про лес почитать. Рассказывай дальше.
– Так вот, девчушка эта на чердаке, там же обитает. Она ванну горячей воды набрала, чтобы я согрелся. Я в ванну зашел, разделся и вижу, что у меня на ногах ногти посинели от холода. Я скорее в ванну, пальцы растирать. Спасибо этой Шафтит, что в дом пустила, иначе пришлось бы к лечивателю ползти, отрезать все, что отморозил. Если бы дополз. Согрелся я в ванне, беленький её халатик напялил (не оказалось у нее мужских халатов), замотался в него, влез в ее шлепанцы и из ванны вышел. Она чай предлагает. А зачем мне чай, когда в канистре винишко есть? Уселся я на диван. Цвет у него ещё такой был… непонятный. Дала Шафтит стакан, я его до краёв наполнил и единым залпом опустошил. После горячей ванны лучше стакана вина ничего нет!
– У тебя после чего хочешь лучше вина ничего нет! – хохотнул Ретрублен.
– Да ну тебя! В общем, эта бумажная девица вроде как спать не собирается, а я на улице успел выспаться. Ну, сидим, общаемся. Она всё про бумагу исписанную рассказывает, про учёных исписывателей. Видно, сидит одна-одинёшенька день-деньской в доме среди шкафов с бумагой, поговорить не с кем. Разве только сама с собой болтает иногда, как я, когда отхожу от запоя и заговариваться начинаю. Я одну бумагу от нечего делать полистал, вот это слово и запомнилось.
Ретрублен вдруг запрокинул голову и оглушительно расхохотался, сотрясаясь от смеха всеми своими великанскими телесами.
– Вот и всё, – печально сказал Гумбалдун, сострадательно глядя на хохочущего Ретрублена, – наш лесной герой, одинокий следопыт и самодовольный охотник спятил. Я долго ждал этого. Ну-ка, дай разглядеть твою рожу, безумная сволочь, хочу полюбоваться