Диакон Георгий Педрик кончил и свернул свиток. Все в ожидании смотрели на митрополита, а Дмитрий – на епископа Андрея, который сейчас встанет и крикнет: «Нет, не так!»
Но ревностный и бесстрашный литвин, епископ Андрей, не крикнул этого, а сполз со скамьи на колени, поднял измученные глаза на Петра и чужим голосом попросил:
– Прости, владыко, об эдиктах не ведал, прости ради Христа! – И еще, поборясь и поглуше: – Отпусти меня в монастырь с епархии совсем – недостоин…
Дмитрий вскочил, за ним шумно встали тверичи, но Петр остановил их рукой и сказал, не отрывая взгляда от Андрея:
– Иди паси овец своих, Андрей, вижу тебя, мир ти чадо, не ты бо се сотворил, но диавол.
И улыбнулся облегченно, будто они были одни с Андреем с глазу на глаз.
Выходили из собора молча и сразу окунались в мороз, в лилово-искристую тень от башни по сугробам. Солнце свалилось за вал, только по краю стены золотилась прощальная кайма да дымчато розовел соборный шлем.
Выходили и приостанавливались, удивленно, как впервые, слушали снеговую тишину, похрустывание льдинок; вдыхали-выдыхали до ломоты зубов, облегченно распрямлялись.
Из всех печей белели на закате прямые дымки: ночью ждали еще мороза, топили по второму разу.
Щенок узнал Алексашку и с радостным визгом стал скакать на него, Алексашка присел, щенок облизал ему нос, повалился на спину, подставил беззащитное пузо, заболтал лапами.
Они возились на самом краю лиловой тени, ничего не нарушая, а люди стояли и смотрели на них вниз, улыбаясь, ни о чем не думая, и все остановилось на миг в тишине снега, теней, вечера, ребенка, щенка и тончайшего запаха цветочного сена, раструшенного у коновязи.
Дмитрий первым – не слухом, а всем телом – уловил глухой слитный топот; чей-то животный визг смахнул благодушные улыбки, топот вырос, обрушился из-за угла, смял разум, и все завертелось в шквале копыт – гривами, зрачками, белками, храпом, паром, оскалами, малахаями, копьями, плоскими скуластыми лицами.
– Уррра-гх! Уррра-гх!
От боевого клича монголов – кошмара детства – пятки примерзли к земле, никто не успел сдвинуться, только ошметки летели в глаза да било по ноздрям конским потом.
Оборванный щенячий визг – и Алексашка бросился под копыта. Дмитрий хотел крикнуть – изо рта вырвался писк. Кто-то отшвырнул его в сторону.
Бешеная мохнатая груда наметом свернула на Ростовскую дорогу, прогудели доски под мостовой башней – и все.
На растоптанном снегу лежал на животе Алексашка, прижимая раздавленного щенка. Спины закрыли его, и Дмитрий закричал всем нутром:
– Алекса-а-а-а-а!!!
Деденя, зверски наморщившись, нес мальчика на руках на крыльцо. Дмитрий