Хотя о каком интеллекте может идти речь, если до сих пор великое множество людей уверует в экстрасенсов, знахарей и гадалок! И я уже не говорю о том, что многотысячную публику сейчас просто невозможно переубедить в том, что телевизионные ток-шоу – сугубая постановка с актёрами и заранее оговорённым сценарием.
Своей трилогией Джеймс лишь подтвердила правдивость легенды о том, что нашим благовоспитанным эмансипированным дамочкам порой сильно не хватает знатной дральни.
Возвращаясь к главной теме, он продолжает свою мысль:
– Теперь понимаете, – обращается он к писателю, – что не за горами то время, когда порно станет элитарным искусством, и уже тогда – и только тогда – постмодернизм достигнет своего пика.
Раньше святое и непристойное было тождественно, говорит он. Это потом, по прошествии лет, люди извратили суть любви до степени запрета. И, наверное, писатели и режиссёры, фон-триеры и джеймсы, не виноваты в том, что толпа повелась на их гнилую приманку. Виновата сама толпа, для которой слова «вагина» и «пенис» приобрели одновременно характер табу и характер сакральной мантры, от которой их и прёт и от которой они краснеют. Одновременно стыдятся и льнут… А рекламщики пользуются этим противоречием.
Эти тёти и дяди, потомки пуритан, – они хотят, чтобы искусство стало сахарным, до блевоты приторным, стерильным. Хотят вогнать искусство в жёсткие рамки, не разумея, что позиция постмодернизма, непререкаемой стилистики XXI века, и заключается в отсутствии каких бы то ни было рамок. Ограничение там одно – и то условное: фантазия того, кто этот постмодернизм делает: писатели, живописцы, кинематографисты и прочие.
Искусство перестало сеять светлое, доброе, вечное. Теперь оно сеет мрачное, озлобленное и неискоренимое.
Всё то, что копилось в людях на протяжении тысячелетий.
Постмодернизм – это плотина – нет – это поток,