Заметив ее в конце квартала, Вершинин пошел медленно-медленно, чтоб подольше сокращалось разделявшее их расстояние. Продлить удовольствие, вобрать в память и наполнить душу мучительным видением недосягаемых ног.
Когда до женщины оставалось метров тридцать, он остановился, неуклюже прикинувшись, будто что-то ищет по карманам. Она поравнялась с ним и пошла дальше, равнодушно обдав холодноватым запахом духов. Вершинин выждал пару секунд и обернулся ей вслед.
Золотые ляжки упруго подрагивали под черным обрезом куртки. Над кромками сапог мягко сжимались и разжимались шелковистые подколенные ямочки. Что могло быть на свете лучше – да куда там лучше! что могло хотя бы выдержать соседство! – этой пары ног чужой женщины, случайно встреченной на грязной весенней улице?! Ничего.
Он тяжко вздохнул и пошел дальше. Пройдя немного, не выдержал, обернулся опять. Женщины уже не было; она словно провалилась. Скорее всего, просто свернула в дорогой бельевой магазин, что располагался в маленьком доме на углу квартала. Конечно – женщина с такими ногами могла шагать по этой заплеванной улице только туда…
Вершинин вздохнул еще раз и пошел дальше. Ему давно следовало спешить.
Начался дождь, который с перерывами тянулся весь день. Вершинин прибавил шагу, но все равно, пока дошел до остановки и дождался нужного автобуса, успел промокнуть почти насквозь.
Стоя на грязном асфальтовом пятачке и все еще находясь где-то возле той женщины, он вдруг словно увидел себя со стороны. Узкоплечего и неспортивного, в немодном демисезонном пальто – когда-то сером, но теперь желтоватым от старости, с темными промокшими плечами, – и ему стало невыносимо противно. Противно и безнадежно от самой мысли о собственной фигуре. От сознания, что ему вслед никогда не обернется такая женщина. Этой фигуре не место на улице, по которой идут, мягко подрагивая в эластике, ее золотистые ноги. Он почувствовал такое ураганное отвращение к самому себе, что ему захотелось перестать существовать. Вообще исчезнуть, лишь бы не думать об этом факте – горьком, но неизбежно истинном.
Автобус был набит до предела. Вершинина плотно сжало между мокрых пассажиров. Его обволок тошнотный запах мокрой одежды, давно не стиранных и не проветриваемых, перекисших нейлоновых курток, не очень чистых тел, и еще чего-то столь же мерзкого и отвратительного, всегда присущего толпе. Сбоку кто-то смачно дышал луком.
За серым окном медленно тянулись замызганные улицы, кварталы и дома. Обгонявшие машины то и дело обдавали автобус мутными фонтанами. Грязь дробно ударяла в стекло – хотелось отпрянуть, да было некуда – а потом нехотя стекала вниз похожими на плевки пятнами.
А он думал о женщине с золотыми ногами. Кажется, когда она шла навстречу, дождя не было. И улица не казалась столь гадкой. Лишь оттого, что там была она?
Вершинин покачал головой. Такой женщины у него не было никогда. Никогда в жизни, даже в относительно счастливые студенческие годы, когда он был молод, почти красив, зол и полон сладких надежд. А главное, чувствовал уверенность в себе. Но такой не было никогда – и, конечно, никогда уже не будет.
Он молча проводил глазами обогнавшую автобус легковую машину.
Не будет… Ну и что? У него много чего в жизни не будет. К примеру, даже вот такого, испачканного по самую крышу старого «опеля». Ведь если дожив до тридцати трех лет, он так и не сумел наладить собственную жизнь, значит, судьба не задалась и стараться даже бесполезно. Поздно начинать что-то принципиально заново, находясь в возрасте Христа.
И как он упустил жизнь? Вроде начиналось нормально – не лучше и не хуже, чем у других. А годы прошли и выдали нулевой результат.
Недостатки материальных благ его мучили не слишком сильно; вероятно, иначе он все-таки бы устроил себе жизнь, а не нынешнее инженерное существование. Он давно осознал, что живя в этой проклятой стране, нельзя иметь многого – фактически, нельзя иметь ничего. И давно смирился, к примеру, с тем, что никогда не побывает в Париже и не увидит Триумфальную арку. Ведь живут гораздо более несчастные, чем он: безногие, безрукие, слепые. И, говорят, крайне редко кончают с собой.
Но женщина…
Женщина – не Париж; она не за тысячи миль. Она реальная; ноги ее в золотых колготках, наверное, в меру толсты, теплы и мягки. Она прошла совсем рядом, она ведь могла обернуться, и посмотреть на него…
Вершинин не чувствовал, как в его бока входят чьи-то острые локти. Он вообще был не здесь.
Хотя, – вдруг подумалось ему. – По сути дела, достанься она ему каким-то чудом, все равно ничего путного бы не вышло. Около такой женщины он бы просто оробел. Он наслаждался, видя ее издалека – но представить ее рядом с собой было как-то страшно.
Вершинин закрыл глаза, пытаясь вспомнить, когда в последний раз имел живую женщину.
Пусть хотя бы собственную жену. Которая фактически перестала быть женщиной сразу после рождения второго сына – нежеланного им, но позарез нужного ей. Наверное, у нее просто не