«Надо его убить, но как? Может быть, отравить, когда он придет есть в столовую? Эх, если бы у меня был пистолет с глушителем! Он же везде ходит, никого не боится. Ну, подожди, выйду, вернусь сюда, за все с тобой рассчитаюсь».
Капитан Пиксин, с которым я мысленно разговаривал перед тем, как заснуть, был дежурным помощником начальника колонии. Если бы проводились соревнования по его профессии, его имя стало известно всей стране. Цепкий взгляд, всегда подтянут, идеально выбрит, в начищенных до блеска сапогах. Его портрет можно было, безо всяких изменений и дорисовок, поместить на любой плакат, призывающий к борьбе с преступностью.
Перед выходом на работу он приводил в порядок не только свой внешний вид, наверняка ещё тренировал память, уточняя клички, статьи, продолжительность срока сотен осужденных. А ведь ежедневно кто-то освобождался, кто-то прибывал, и этот процесс усвоения новой информации и стирания из памяти ненужной был для него, как постоянное домашние задание.
Любимая его погода – лютый мороз или проливной дождь. Именно в такую погоду ему доставляло особое наслаждение доказать, как глубоко заблуждаются все надеющиеся на то, что он из штаба не выйдет, а будет пить чай в своем кабинете.
Одиннадцать лет занятий музыкой как нельзя лучше пригодились мне в лагерной жизни. Сразу же по прибытии меня спросили, кем работал, чем занимался, сказал, что преподавал в музыкальной школе.
В изоляторе, куда помещают всех вновь прибывших, ко мне подошел мужчина лет сорока пяти. Он поинтересовался, где я учился, назвал фамилии нескольких знакомых мне преподавателей института. Мы поговорили всего несколько минут. На следующий день в нарядной мне объявили, что направляют в пятый отряд, в бригаду, которая строила жилые дома.
В тот же день я ближе познакомился с Дмитричем. Так звали мужчину, который накануне разговаривал со мной в изоляторе. Он тоже был москвичом и числился в пятом отряде. Отбывал пятнадцатилетний срок за получение взяток. В зоне был заведующим клубом и столовой одновременно.
Когда мы пришли в клуб, Дмитрич достал баян, и я, хоть и не держал инструмент почти четыре года, все же что-то смог сыграть.
Оказалось, бригада, в которую попал, считалась одной из самых бандитских, да и работа была тоже самая тяжелая.
«Будь что будет», – подумал тогда, ложась спать и ловя на себе ничего хорошего не предвещавшие взгляды ребят, с которыми предстояло ехать на объект.
Наутро, минут за пять до подъема, кто-то толкнул меня в бок. Проснувшись, увидел Дмитрича.
– Знаешь, – зашептал он мне в ухо, – я договорился: ты в бригаду не пойдешь, нечего тебе там делать, после проверки чеши ко мне в клуб.
Это пробуждение, безусловно, оказалось наиболее приятным за прошедшие полгода. В тот же день я стал помощником повара.
Работа вначале показалось особенно тяжелой. Повар, к которому попал в подчинение, конечно, видел, какой я работник.