– Долгонько, – шепчет Хлопов. – Впрочем, мало ль их там, сотня, а то и больше, поди, разгляди да выбери…
Прошло часа два или три после ухода Марьюшки. С каждой минутой отец волновался все больше и больше.
Хлопов сел и начал барабанить по столу пальцами; брови его надвинулись на глаза; он делался все сумрачнее; на лбу показались морщины.
«Нет, дело не выйдет, – продолжал думать он, – мало ли там красавиц найдется… хороша, правду сказать, и Марьюшка, да не то небось надо там… моя Марья кроткая, тихая такая… у нее и на лице-то написано, что скорей в монастырь ей следует, чем на царский стол… нет, не след и думать пустяков… и то, чего это я забрал блажь в голову! Повели ее, как и всех водят, а я уж и рассчитывать стал, как и что будет! – горько усмехнулся он. – Эх ты, беднота, беднота наша! Куда только не занесешься от тебя… вишь, дочку на царский стол уж посадил, московской царицей сделал…»
На дворе хлопнула калитка. Хлопов вздрогнул, быстро поднялся с места и подошел к окну. Напрасно он старался протереть стекло, обледенелое и покрытое инеем, – оно было темно, непрозрачно.
В прихожей послышались шаги. Хлопов повернул голову к двери и увидел Желябужскую.
– Ну? – спросил Иван Васильевич тещу, не спуская глаз с двери и поджидая Марьюшку, но, взглянув на лицо Желябужской, он сразу понял все и зашатался. Если б не подоконник, о который он уперся рукой, то упал бы.
– Марьюшка приказала тебе кланяться, – заговорила Желябужская, – она теперь царевна стала, наверху, в царицыных покоях.
– Как… сразу… наверх?..
– Так сразу и наверх… пришли боярыни, поклонились ей чуть не в ножки и повели…
– Что ж царь, царь-то что?
– Что ж царь? Царь ничего, облюбовал девку, и конец, – говорила ликовавшая в душе Желябужская, освобождаясь от душегрейки.
– Облюбовал… как облюбовал-то, расскажи, матушка, толком, по порядку.
– Что ж тебе по порядку рассказывать, чай, сам порядки знаешь, – продолжала томить его старуха.
– Откуда я порядки эти буду знать? – нетерпеливо говорил Хлопов. – Что я, бывал, что ли, на смотринах?
– Ну, пришли мы, а там девок уже набрано страсть Господня, – начала наконец рассказывать Желябужская, – построили их всех в ряд, и мы, старухи, тут же стоим; вдруг царь выходит… Посмотрел он, посмотрел да шасть прямо к Марьюшке, а она, моя голубушка, испугалась, трясется вся; царь на нее глаза уставил и улыбается, а потом заговорил.
– Что ж заговорил-то он?
– Что? Известно, что при таком деле цари говорят, спросил, чья она… про Петровну говорила…
– Про Петровну?
– Ну да, Марьюшка сказала, что у нее есть мамушка Петровна.
– Дура девка!
– А ты не очень-то! – вступилась бабка. – Ты что? Дворянин мелкий, а она… поди-ка достань ее теперь, царевну-то!
– Куда уж нам! – самодовольно улыбаясь, проговорил Хлопов. – Теперь ее