– Се б то дуже правда, – покачивал головой Палий.
– Какое не правда! Познал я московскую душу: ее и в десяти водах не вываришь…
– Так-так… Он и у нас, на Вкраине, Москва вже свои порядки заводит, така вже московска натура ижаковата…
– И я сие сказывал царю.
– Що ж вин?
– Милостиво молчал и шубу с плеча своего пожаловал мне…
– А там и гайда! У Сибирiю?
– Да, сын мой.
Палий даже рассердился. Он передвинул свою курпейчатую шапку с одного уха на другое и с досадою остановился.
– Так це все бояры?
– Бояре, кому ж больше: они и царя обманули.
– Ах, гаспидовы дити! От ироды! А царь и не знав ничого?
– Ему доложили, якобы мне «надобеть быть у государевых дел, у каких пристойно», и сослали в Тобольск.
Рассказ Крижанича произвел на Палия тяжелое, удручающее впечатление. Опять перед ним вставало поле, усеянное костями человеческими; но кости эти уже не оживали… «Не оживут кости сия», – звучала под сердцем плачущая, погребальная нота… Кто поможет воскресению сухих костей? На кого надежда?
Крижанич угадал его мысль и кротко посмотрел на него старческими, ясными, как у юноши, глазами.
– А все-таки, сын мой, оживут кости сия, – с глубоким убеждением сказал он.
– Хиба Духом Святым? – грустно заметил Палий.
– Духом животным, сын мой… А кто ты? Как имя твое? Я и не спросил тебя.
– Я Семен Палий из Борзны… Був запорожцем, а теперь… – Он остановился.
– Хочешь оживить кости сии?
Палий молчал: вера в Москву вновь была глубоко потрясена.
– Не отвещай, я знаю, – продолжал старик, – я умею читать душу человеческую на лицах людей… Я прочитал твою душу… Ты оживишь кости сии…
– Как же, отче? Научи!
– Знаешь, сын мой, как засевают поле, поросшее волчцами?
– Знаю…
– Засей же поле сие пшеницею, и волчцы погибнут… Кости оживут… Как зерно всходит пшеничным стеблем и колосом, так кости сии взойдут людьми живыми… Живая пшеница за Днепром: кликни клич, и пшеница сама придет сюда, и ты засеешь ею сие поле мертвое, и «оживут кости сии»…
Палий видел, что эта мысль отвечает его собственной, давно лелеемой мечте. Еще будучи в Запорожье, он много думал о судьбе Западной, Заднепровской Украйны, и ему казалось, что безбожно было бы оставлять ее «руиною». Эта «руина» под боком у Киева. Ксендзы уже угнездились в Хвастове и, как пауки, начали растягивать свои цепкие нити по Волыни,