– Снидав.
– А оциеи не цилював? – указывает Палий на бутыль с водкой.
– Зачепив трохи, батьку, – улыбается Охрим.
– А ну, зачепи ще. – И Палий наливает чару.
Охрим бережно, словно Чашу с Дарами, берет чару в правую руку, потом передает ее левой, широко крестится, снова берет чару в правую руку и опрокидывает ее под усы, словно в пропасть…
– На здоровьячко, – говорит Палий, утирая рушником губы.
– Нехай вас Бог милуе, батьку, – отвечает Охрим, ставя чару на стол.
– Теперь побалакаемо… Що там у вас у Паволочи?
– Спасибо Богови, усе горазд.
– Козаки не скучают?
– Скучают, батьку… На долонях, кажуть, шерсть пророста…
– Оттакои! Як на долонях шерсть пророста?
– Давно, кажуть, ляхив не били, тим и пророста!
– Эч, вражи дити… А що пани моя стара?
– Пани матка здоровеньки, кланяются.
– А московського попа бачила?
– Бачили… вони ж его й привитали и обидом частували.
– А купци московськи, що з им були?
– И их пани матка частували… Не нахваляться москали. – «От, – кажуть, – так полковниця! Вона, – кажуть, – и цилым полком управит, хочь на войну, так поведе…»
– О! Вона баба-козак у меня, – улыбаясь и моргая сивым усом, говорит Палий.
– Та козак же ж, батьку…
– Козак-то козак, тилько чуб не так…
И Охрим осклабляется на эту остроту старого полковника.
– Москали казали, що пани матка у нас така, як он у их Москви була царевна Сохвия, козырь-дивка…
– Эге! Козырь-дивка… Высоко литала, тильки царь ий крыла прибуркав.
Разговор шел о второй жене Палия, на которой он женился уже в Хвастовщине, когда начал превращать «руину» в цветущую Украйну. Палииха была женщина умная, энергичная, как раз под пару неугомонному старику, этому Иисусу Навину[31] Заднепровской Украйны, который на время остановил солнце Западной Малороссии, склонявшееся к закату и погружавшееся в мутные воды Речи Посполитой. В отсутствие мужа, который был в беспрестанных разъездах, то воюя с поляками и татарами, то сооружая крепости, Палииха брала правление полком и землею в свои умелые руки, и из этих рук ничто не вываливалось: она отдавала приказы казацким старшинам, выслушивала их доклады, держала суд и расправу, принимала посланцев со всех мест – из Киева, из Батурина, от польской шляхты. По всей Правобережной и частью по Левобережной Украине раздавалось имя «пани матки», «Палиихи», почти столь же громко, как имена Палия и Мазепы.
Историческая судьба украинской женщины и женщины московской, великорусской, представляет собою явления, далеко не похожие одно на другое. На жизнь московской женщины, особенно боярыни и боярышни, а равно жен и дочерей всех «лучших», по тогдашнему выражению, «людей», татарщина наложила вековую печать тюремности и замкнутости, печать, которую пробовали было сорвать