– Давай, давай действуй! – одобрил Лашук намерения Солтана. – Только учти, чтоб ни-ни! Никаких там разносолов. Как говорится, что туристам, то и нам. Знаешь, я этого не люблю.
– Мы это перкрасно знаем, товарищ пердседатель. И всегда хорошо помним. Честное слово, ничего особенного, слава аллаху. Что бог послал. Чем богаты, тем и рады.
– Садитесь, садитесь, Григорий Степанович. Андрей Николаевич, садитесь, – торопливо говорил Левич, суетливо расставляя стулья.
Солтан проворно достал, делая вид, что немного опасается наигранного гнева начальства, откуда-то из-под стола бутылку коньяка, умело ввинтил штопор в пробку, зажав бутылку меж колен, вытянул пробку, со звуком вытаскивания конём копыта из грязи, и стал разливать по гранёным стаканам хмельной напиток, похожий на крепко заваренный чай, вкусно булькая. При этом он игриво приговаривал:
– И раз. И два. И три. И четыре – самый раз, ол-лай.
– С морозца, Григорий Степанович, – поспешил вставить Левич.
– Армянский! – с удовлетворением отметил Лашук, поглаживая узкую бутылку, словно колено восточной красавицы.
«Хоть пожрать как следует, – подумал Шувалов, разгибая в кармане скрепку. – Надо не забыть про лыжи спросить»
– Я предлагаю тост, – торжественно начал Левич, стремительно вставая со своего стула, – за нашего председателя, за нашего дорогого гостя, Григория Степановича! Григорий Степанович, от чистого сердца. Без лести, без подхалимства. Честно. Клянусь вам всеми фибрами души.
– Зачем это? Почему? Нет. Так дело не пойдёт. Зачем ещё? – пробовал возразить Лашук, недовольно хмурясь, делая вид, что ему эти слова не по душе. – Что же это получается? Вроде как культ личности. А? Верно я говорю, Андрей Михайлович?
– Николаевич, – поправил его Шувалов, устало улыбаясь криво.
– Тьфу ты пропасть, прости господи! Извини, Андрей Николаевич! Память ни к чёрту. Как говорится, пенсионная. Нет, братцы мои. Куль, культ, культ! Это не дело, непорядок это. Так не годится. Прямо скажу, ни в какие ворота. Давайте лучше за успехи в работе и всё такое.
– Нет, нет, нет! – взвизгнул Левич. И весь потянулся к Лушаку через стол. – У нас теперь культа нет, Григорий Степанович, у нас теперь авторитет. – Он норовил всё стукнуть своим стаканом стакан Лашука, а тот очень ловко отводил руку, будто играл в кошки-мышки.
– По нашему кавказскому обычаю первый тост всегда за гостя. Такой закон гор. Нарушать закон никак нельзя, ол-лай, – поддакнул Солтан своему бравому начальнику. Его красное лицо налилось дополнительной кровью необыкновенного восторга, что сделало сияние его зубов червонным, будто над столом взошло солнце.
Шувалов молча приподнял свой стакан и послал исподлобья Лашуку приветственный взгляд, полный сарказма.
– Ну, ладно, – сдался Лашук. – Раз вы все заодно, я уступаю подавляющему большинству. – И, запрокинув голову, залпом осушил свой стакан,