– Извините, Валерия, – я потихоньку стала опускать обращение к ней по отчеству, – мне надо бежать. Я бы с удовольствием, но, понимаете… У меня rеndez-vous6. Очень нужная встреча. Я уже опаздываю…
– Счастливая! Конечно, беги! – она откинулась на своем кресле, блаженно потянулась, закидывая за голову кисти рук, и я с неожиданным, щемящим чувством увидела, как ее грандиозные груди глыбятся, подобно массивным прибрежным валунам, вздымая и натягивая сосками невесомую ткань пеньюара. На какой-то миг представила себе, что она чувствует, ощущает этими своими фантастическими полушариями, когда ее ласкают, мнут, тискают крепкие мужские руки, и меня обдало жаром.
– А для француза вы, месье Жан, очень застенчивый кавалер, – с металлическими, скребущими нотками вдруг заговорила Валерия. – Могли хотя бы взять меня за руку. А то и попытаться поцеловать! – в ответ я вспыхнула, фыркнула, пробормотав что-то несуразное, рванулась к двери. – Нет способа чудесней изучать язык страны иной, чем считывая слова и фразы с уст любимых! – торжествующе декламирует мне вслед Валерия Константиновна, и я, затормозив у самой двери, растерянно демонстрирую зачатки эрудиции:
– Байрон. Кажется, “Корсар”, – моя ученица подтверждает:
– Очень вольный перевод… Удачи тебе! До завтра!
– А domain!7 – я вываливаюсь из будуара Валерии, сомнабулически бреду по коридору, размеченному атлантами и кариатидами, словно верстовыми столбами, и вдруг понимаю, что мои уроки прошли отнюдь не даром. Моя ученица знает и понимает гораздо больше, чем представлялось мне. Просто настолько пренебрегает мною, что не считает нужным показывать мне это.
И все-таки я достала ее своим поездом «Париж -Марсель»!
Конечно, дела обстояли далеко не так чудесно, как мне представлялось в день моего «педагогического прорыва». Уже на следующее утро Валерия встретила меня рассеянно, погруженная в собственные непроницаемые мысли, слушала невнимательно, отвечала невпопад. «Месье Жан» не вызвал никакой реакции, поезд «Париж-Марсель» намертво застрял на глухом полустанке неправильных глаголов. Я билась о ее безучастность, как рыба об лед. Наконец, после четвертой попытки вдолбить в безмятежное чело моей подопечной формы глагола etre, я решилась «разбудить» ее:
– Валерия, у нас все так хорошо шло вчера! А сейчас опять уходит время впустую. Что случилось?
– Вчера? – она обернулась, и ее изумительные глаза плавно обволокли меня изумрудным коконом своего сияния. – Что было вчера? Ах, да, да, извините пожалуйста, я опять забылась. Все думаю вот. Думаю, и не знаю, что мне придумать, –