Но действительность превосходила все ожидания: навстречу мне выступала настоящая Афродита, рождающаяся из пены жемчужного пеньюара – мадам явно относилась к той категории наших соотечественников, у которых утро завершается после файф-о-клока. Ослепительно правильное лицо античной скульптуры, плавные волны густых волос, осино-тонкая талия, роскошные бедра, превращающие всю ее фигуру в бесподобное подобие минойской амфоры… И невероятно пышный бюст, откровенно семафорящий сквозь полупрозрачную ткань блюдцами околососковых венцов цвета засахаренной вишни: «Не подходи! Получишь комплекс собственной неполноценности!»
– Присаживайтесь, пожалуйста! – у нее оказался грудной, переливчатый голос. – Вы ведь преподавательница? Видите ли, мой муж не позволяет мне работать, а, чтобы я окончательно не деградировала, решил занять меня изучением чего-нибудь полезного, ха-ха! Например, иностранного языка. Мол, тогда не будет стыдно прошвырнуться со мной за границу… И заодно утилизовать в качестве персональной переводчицы, – легкая усмешка пробежала по ее устам. – Садитесь же! – я невольно поймала себя на том, что стою перед своей будущей ученицей истуканом, не в силах поверить в то, что природа может позволить себе израсходовать столько своего великолепия лишь на одно лишь свое творение. – Давайте же начнем! – призывал ее переливчатый голос, и я, теряясь и роняя на стол конспекты, залепетала:
– Французский язык отличается от русского…
Так начались наши занятия. Я приходила к ней с утра, раскладывала на столе учебники и словари и начинала долдонить урок. Она же сидела в своем прелестном утреннем неглиже отстранено, расслабленно, глядя отсутствующим взором куда-то в окно, иногда рассеяно повторяя за мной чужеземные звуки и слова, иногда просто виновато улыбаясь в ответ на мою фразу и бормоча что-нибудь вроде: «Извините, я не расслышала. Просто немного задумалась», – и на этом все мои педагогические потуги наглухо клинило. Она буквально наполняла пространство вокруг себя парадоксальной смесью эротизма и сонно-величавой апатии. Стоило мне поднять глаза, и я плыла в мареве излучаемого ею гипнотического, чувственного тепла. Я не смела даже попросить ее быть внимательнее и пугливо утыкалась обратно в учебник, бормоча лингвистическое занудство.
Не скажу, чтобы я была большой энтузиасткой педагогики. Во всяком случае, безболезненно пережила тот факт, что после института не удалось устроиться в школу по специальности. Но фиаско всех моих попыток преподавать этой женщине, обучить, передать ей знания или просто хоть как-то привлечь ее внимание к тому, что я ей говорю, все более выводило меня из себя. Временами мне даже приходила мысль, не страдает ли моя удивительная подопечная начальной формой какого-нибудь умственного расстройства; в ее летаргической отстраненности от всего на свете была загадка, которую я не могла разгадать, и это было по-настоящему мучительно, создавало ощущение томительной подвешенности, собственной никчемности.
Все валилось из рук. Даже наши встречи с Николаем, раньше – яркие, бурные, фантасмагорические, стали пресно-протокольными, неживыми, и весь ход серого и пустого дня сосредотачивался на одном устремлении: дождаться утра, войти в наполненную магической аурой этой женщины комнату и снова начать разгадывать ее тайну; вбивать ей в голову французские падежи и склонения, пытаясь угадать, вызывают ли в ее сознании хоть какой-нибудь отклик мои педагогические потуги.
При этом она вовсе не была глупа. В редкие минуты «пробуждений» демонстрировала цепкий ум, неплохую эрудицию, могла запросто процитировать какого-нибудь поэта – Тютчева или Бальмонта, Лермонтова или Блока. Когда удавалось задержать ее внимание, прекрасно усваивала учебный материал, легко запоминала большие куски словаря. Но это получалось так редко!
Я чувствовала, что должна найти некий ключик к этому прекрасному ларцу, как-то проникнуть внутрь него, переполошить, внедриться, угнездиться, и тогда… Тогда…
Я не знала, что произойдет «тогда», но у меня было ощущение, что произойдет нечто чудесное, падет какая-то завеса, я получу какую-то неведомую силу, власть над этим погруженным в блаженную нирвану сфинксом, и я вдруг превращусь в то, чем мечтала стать в своем невинном детстве – строгой, но обожаемой своими учениками учительницей, властительницей умов и упоительным магнитом для десятков неотрывных и восторженных глаз!
Но у меня ничего не получалось
Я не выдержала в конце третьей недели занятий. Когда моя клиентка в очередной раз погрузилась в свою летаргию, со словами:
– Валерия Константиновна, вы меня совсем не слушаете! – поднялась и с показным усердием принялась собирать конспекты. – В конце концов, мне неудобно брать деньги ни за что! Наши уроки не имеют совершенно никакого смысла.
– Что вы, что вы! – встрепенулась моя подопечная. – Мне очень интересно! Говорите, говорите! Вы так хорошо