А то просто увижу чёрную высокую фигуру, рыжеватые волосы – и сердце делает перебой. Знаю, что не может быть, знаю, что прошло тринадцать лет, и мы с Ваней живём в Штатах, а Лёсик…
Он остался там, в своих переставленных местами днях и ночах, привычном и тщательно охраняемом одиночестве, случайных и редких знакомствах с приятными людьми. Никогда уже не встречу его, не увижу худые и нервные руки пианиста, которым он не был, его немыслимые, запоминающиеся волосы – роскошные, с рыжей искрой, волнистые, впору любой красавице. Волосы, которые он не стриг с того момента, как сказал Дарине: «Мам, это мои волосы. Мне бы не хотелось, чтобы их беспокоили».
Никогда я этого голоса не услышу – тёплого, с богатой интонацией остроумного рассказчика. Всегда и везде его можно было узнать по голосу, он – как горный ручей в шуме ветра – был неразличим, но вдруг срывался и перепрыгивал, и перекатывал лёгкие, весёлые камешки, так что все узнавали: это Лёсик смеётся.
Мне уже сорок восемь. А ему? Надо считать. Когда мы уехали в Штаты, он заканчивал десятый класс. Лет шестнадцать тогда ему было, на год старше Вани. Подумать страшно – всего на год старше моего сына! Они дружили и продолжали общаться после нашего отъезда, хотя никогда больше не встречались. Поначалу чатились каждый день, перезванивались, потом всё реже, реже…
Сейчас думаю: неужели это я всё устроила: и скорое замужество, и престижную работу в Лос Анжелесе – причём по специальности, в только что открытом музее Гетти1! – и продажу квартиры на Петроградской, в которой жили три поколения нашей семьи? И для чего? Чтобы спастись от революций и нестабильности? Или чтобы родилась Рут – стопроцентная американка? Или обеспечить Ваничу карьеру? Не больно-то он в ней нуждается – и тогда, в 16 лет, а тем более, сейчас.
Многое бы теперь отдала, чтобы вновь очутиться в своей реставрационной мастерской – забыть эти семь лет, насыщенных прагматичным позитивом «The American way of life2», ежедневной необходимостью выбора между хорошим и лучшим. Только никому не нужны мои жертвы, да и мастерской уже давно нет.
Если разобраться, открутить назад колёсико времени, то станет очевидным, что именно Дарина запустила в мою жизнь вирус перемен. Это тем более не объяснимо, учитывая, что мы с ней никогда не были подругами. И дел никаких общих не имели. Художественная тусовка по молодости, потом она резко ушла в архитектурный бизнес, я – в реставрацию, и мы перестали с ней пересекаться, изредка встречаясь в Союзе Архитекторов.
Краем уха я слышала про её похождения – в них всё сплеталось: любовные романы, путешествия, взлёты в карьере, замужества и разводы. У Дарьи Сиверцевой всегда всё было взаимосвязано. От того, с кем она появлялась на открытии выставки в Манеже, могло зависеть состояние её бизнеса, благополучие родных, личная жизнь. У меня же всё и всегда имело свою нишу, достаточно изолированную от остальных. И, тем не менее, наша поездка на Красное море, где мы случайно оказались участниками трагических событий, потянула за собой перемену всей моей судьбы…
Часть 1. ЛИШНИЙ
Вдали от всех
Бывает, что человеку вдруг очень не повезёт. Вроде всё идёт неплохо, тихо-мирно. Всполохи удач перемежаются затмениями мелких проблем. Но в целом – жизнь как жизнь. Терпимо, в общем. Грине не повезло с самого рождения. Пожалуй, даже ещё до рождения. Пока мама Василиса – Лиса – вынашивала первенца, отец его Сандро потерял голову из-за рыжей и нахальной абитуры с архитектурного факультета. Это наваждение по имени Дарина поначалу казалось ему приятным приключением в отсутствие жены, которая по случаю лета и декретного отпуска отправилась к своим родителям в Донецкую область.
Возникшие отношения были лёгкими и приятными, что случается часто при отсутствии серьёзных намерений. А Сандро не собирался что-то глобально менять в своей жизни. Его вполне устраивал этот летний роман. Да и ничего особенного в девчонке не было, разве что смешливости и нахальства с избытком, а так – всё как у всех: симпатичная, курносая, не вредная, без особых претензий. Только один пунктик в новой игрушке цеплял Сандро – цвет волос – он излучал явственную магию и слишком хорошо вписывался в колористическую гамму Сандро Боттичелли, художника 15 века, чьё имя – по созвучию, а вовсе не подражанию манере – приклеилось к Сашке Батищеву чуть не с первого курса.
То, что волосы не крашеные, подтвердилось довольно быстро – при первой интимности: там они были такого же золотисто-огненного цвета. Готовность, с которой Дарина ему отдалась, тоже говорила о скоропроходящем с её стороны увлечении. Она ни на чём не настаивала, к разводу не толкала, но при каждой встрече светилась неподдельной радостью и вела себя так, словно они больше не увидятся, и этим как бы разделяла настрой Сандро на кратковременность связи. Тем не менее, когда Гриня появился на свет,