На изломе. А. Е. Зарин

и Шаленый тихо двинулись за ними и невольно вздрогнули, увидав, куда они держат путь. Они шли прямо к «Божьему дому», из которого доносился невероятный смрад разлагающихся трупов. В этот дом – вернее, склеп – складывались трупы всех неизвестных, поднятых на улицах Москвы мертвецов. Были тут опившиеся водкой, замерзшие, вытащенные из воды, были тут и убитые, и раздавленные. Всех клали в одно место и держали до весны, когда хоронили зараз и в общей могиле. Случалось, к весне скапливалось триста – четыреста трупов, и едва наступала оттепель, как тяжелый смрад от них разносился по всему городу.

      Неустрой не выдержал, и, как только носильщики завернули за угол, он подбежал к ним и сказал:

      – По приказу мастера!

      – Получай! – добродушно ответил шедший впереди и ловким движением сбросил наземь неподвижное тело.

      – Мертвый? – испуганно спросил Неустрой.

      Носильщики засмеялись.

      – Встряхни и очухается.

      – Нешто можно было его живым выволочить? Духа! – укоризненно сказал другой.

      Неустрой и Шаленый нагнулись над товарищем. Шаленый вдруг выпрямился.

      – Кровь! – сказал он глухо.

      – Где?

      Шаленый указал на ноги носильщиков. Голые, они были испачканы кровью.

      Носильщики грубо засмеялись.

      – И уморушка! – сказал один. – Али, милый человек, нашего дела не знаешь?

      – Заходи, покажем, – с усмешкой сказал другой.

      – Тьфу! Пропади вы пропадом! – сплюнул Шаленый и торопливо зажал в кулак большие пальцы от сглазу или наговора.

      Носильщики, смеясь, удалились и скоро скрылись за уголом забора.

      – Понесем, бери! – сказал Неустрой, хватая недвижного приятеля за ноги.

      – А деньги? – раздался подле них голос, и они увидели приземистого, большеголового Ваську.

      – Получай! – ответил ему Неустрой и торопливо отсчитал монеты. – Бери, что ли! – крикнул он товарищу.

      Они ухватили тело за ноги и за голову.

      Мальчишка оскалил зубы.

      – А хошь, крикну государево слово, а?

      – Дурак! – задрожав, ответил Неустрой. – Оговорим твоего батьку, да и тебе влетит.

      – Го-го-го! – загоготал Васька. – Так оно и было! Батьку-то не оговоришь, он тебе язык вырвет. Щипцы в рот!

      – Уйди, окаянный!

      – Хошь, закричу? – дразнил мальчишка и словно бес прыгал подле них на одной ноге.

      – Дай полтину! дай! молчать буду!

      Невыносимый смрад доносился из склепа, страшным призраком чернел приказ под серебристым светом луны, а мальчишка, сверкая огненной балкой, прыгал и вертелся подле них, говоря:

      – Дай полтину, а то закричу!

      – Дай ему, бесу! – прохрипел Семен.

      – Лопай, пес! – кидая монету, сказал Федька.

      Васька схватил ее и завертелся волчком.

      – Го-го-го! – прокричал он. – Вот славно! Ужо приходите в приказ, я вас плетью бить буду. По-легкому, только клочья полетят.

      – Ооо! – раздался протяжный вой из-за тына.

      – Бежим! – закричал Семен,