– Вот отсюда, Ася, – он очерчивал карандашом часть степного Предкубанья, – я тремя колоннами входил в Екатеринодар… Помню, Эрдели конной атакой взял Пластуновскую… Свои воспоминания он накладывал на текущие батальные события и как полководец не мог не отметить, что Красная Армия стала всесокрушающей силой, которая в состоянии сломать хребет любому противнику. Какая-то необъяснимая, но и неотвергаемая гордость заполняла его душу, гордость за Россию, способную постоять за себя…
В середине апреля 1938 года Париж потрясло известие о смерти Федора Ивановича Шаляпина. За два месяца перед этим отмечали 50-летие певца и надеялись, что так величественно будет еще долго-долго. Но сам артист, видимо, что-то почувствовал – на кладбище «Батиньольо» купил участок под семейное погребение, похоронил там мать, сестру… Говорил: «Пока не пустят в родную землю, будем лежать здесь». И показал место… Как-то в одном из храмов увидел старинное покрывало двойного красного бархата с накладным золотым шитье, задумчиво погладил его и словно про себя произнес: – Хорошо бы им накрыть мой гроб…
«В воздухе пахнет грозой…»
Так и произошло. Рано утром к роскошному жилищу гения на авеню д’Эйло молча стекались сотни людей. Парадное и крыльцо завалили охапками сирени и гиацинтов, любимых цветов покойного. От запаха голова кругом шла. Прощание столицы Франции с великим русским заняло трое суток, наполненных парчовой скорбью с отпеванием в православном храме на рю Дарю, долгой остановкой возле «Большой оперы», где сводный хор в черном исполнял «Вечную память». Казалось, в книге соболезнований отметился весь эмигрантский Париж. Деникины в траурной толпе прошли незамеченными – так пожелал Антон Иванович. Он не любил показной нарядной печали, присущей деятелям искусства, тем паче когда из толпы несется суетливый изумленный шепот:
– Глянь-ка, Мозжухин! Боже, как постарел… А Гиппус, Гиппус… Узнать невозможно!
Военных в форме было немного. Только адмирал Кедров, тот самый, что последним командовал Черноморским флотом, прибыл в золоченом мундире, при орденах и наградном кортике. Деникин, облаченный в скромный плащ, усмехнулся. Вдруг кто-то окликнул. Он повернулся. Руку протягивал худой лысый старик в смокинге с траурной полоской и черных очках. Присмотревшись, Антон Иванович узнал и невольно выразил изумление:
– Петр Николаевич?..
– Так точно, Ваше превосходительство! Не сразу и признали… – усмехнулся генерал Краснов. – Чего, собственно и хотелось достичь. Уж слишком изрядна в подобных случаях цветистая суета…
– А что удивительного? Федор Иванович – великий артист. Он и здесь должен быть на авансцене, – возразил Деникин. – Как поживаете, Ваше превосходительство?..
Краснова Деникин раньше недолюбливал за самоуверенность, строптивость и излишнюю амбициозность. Тот начинал армейский путь довольно