Переселившись со своим братом Квинтом в Рим, Марк Цицерон брал уроки красноречия, а потом сделался адвокатом.
Это был человек с вполне миролюбивыми наклонностями, и вне адвокатской сферы даже недальновидный, не дипломат. Если его деяния иногда кажутся полными ловкого расчета, то это явно благодаря внушениям Теренции – его жены, гордой умной аристократки.
С такими наклонностями при всех талантах Цицерону никогда не удалось бы сделаться знаменитым, если бы он не защитил двух любимцев диктатора Суллы – актера Квинта Росция от обвинения в денежном мошенничестве и Секста Росция Америна – в отцеубийстве. Речь, произнесенная в пользу последнего, даровала Цицерону не только благоволение тирана, но также известность у публики[19], а с этим, конечно, всеобщую искреннюю или напускную дружбу, почет и дорогу к высшим должностям. Цицерон сделался богачом, мужем аристократки, первым адвокатом, сенатором, претором, и наконец, консулом.
По мере возрастания уважения к его особе росла и зависть. Умножались друзья, умножались и враги. Катилина первым публично обозвал его человеком неизвестного рода, недостойным внимания. Цицерон уничтожил злодея-заговорщика, но не уничтожил идей, оставленных им по наследству Риму. За это роковое наследство заговорщика ухватились многие претенденты, а горячее всех Фульвия, ненавидевшая Цицерона за его дружбу с Милоном, мужем ее смертельного врага Фавсты.
Косился на консула Цицерона и его товарищ по сану консул Антоний – за титул отца отечества; косился и Помпей за то же самое, косился и Цезарь, надеявшийся спасением пятерых главных заговорщиков от петли переманить их от Катилины к себе или получить иную пользу. Это могло бы ему удаться, если бы заговор не был подавлен так быстро. Кроме того, среди казненных Кай Цетег и Лентул Сура пользовались большим весом в обществе и имели много друзей.
Вскоре после триумфа 1 марта настал день консульских выборов. Выбраны были Пизон и Валерий Мессала. На Марсовом поле, при стечении несметной толпы, Цицерон, слагая свой сан по истечении годичного срока, хотел сказать народу речь в соответствии с традициями. Народный трибун Метелл, сторонник Цезаря, не дозволил этого.
– Тому, кто казнил других вне закона, – сказал он, намекая на казнь заговорщиков, – казнил, не дав им возможности оправдаться, тому нельзя позволить говорить.
Цицерон принял это публичное оскорбление как человек с прекрасною душой, но не с практичным умом. Он воскликнул, что его оскорбили, как не оскорбляли ни одного самого бесчестного гражданина, и горделиво, громким голосом поклялся, что спас отечество.
В народе раздались возгласы подтверждения. Вся ли толпа единодушно кричала или нет – все равно, – участь Цицерона с этого момента была решена.
В народе с самого дня триумфа враги Цицерона утверждали мнение,