…Чёрный недвижный всадник стоял на мосту, подобный монументу знатного италийского кондотьера. И, хотя лица издалека было не разобрать, беглецы поняли, кто пересёк им путь.
– Дединька! Господи, спаси и сохрани! Пропали мы, голубчик мой! – испуганно зашептала юная девица в дорожном плаще, сидевшая в седле самым непотребным образом – по-татарски, ноги на разные стороны.
– Не бойся, милая, – ответил её спутник, драгунский подпоручик, лицо которого ещё не знало бритвы, но уже украсилось шрамом – лоб наискось пересекал малиновый рубец. – здесь, я попробую воззвать к его благоразумию. А коли бессильны будут слова, – юноша хищно ухмыльнулся, – поговорим на языке, который понимают и нехристи! Клянусь пред Богом, – добавил он, видя смятение на лице возлюбленной, – я уважу его лета и не причиню ему смерти или увечья, но заставлю принять наше решение.
Офицер тронул шенкелями коня и поехал навстречу чёрному всаднику. Последний тоже двинулся вперёд.
– Доброго здравия, господин Руднев! – приветствовал старика офицер, когда их разделяла пара саженей.
– Не могу ответить тем же, сударь, – ответил старик. Внешне он оставался спокоен, однако глаза из-под мохнатых сивых бровей метали молнии. – Не ведал я допрежь, что у офицеров Ея Величества сие в обычае: за добро и привет лютым злом платить, а честных дочерей дворянских, точно девок мужицких, со двора лестью сманивать да воровским побытом умыкать!
– Чести вашей родственницы я не оскорбил, – ответил юноша. – И не сманивал я её – сама просила меня избавить её от тиранства вашего, что законам божеским и человеческим противно!
– Молоденек ты, сударь мой, матернее молоко ещё на губах не обсохло, чтобы меня поучать, – усмехнулся старик. – Проучить бы тебя следовало, да уж едино из уважения к государственному делу отпущу тебя. Езжай, куды ехал, не мешкая. А эту негодницу я ужо под замок посажу.
– Если вы, господин Руднев, сей же час освободите